Никто не услышит мой плач. Изувеченное детство
Шрифт:
Мама схватила меня за одну руку, а папа за другую. Оба стали тянуть меня, каждый на себя, словно две собаки, дерущиеся за кость. Я думал, что мои бедные руки оторвутся, так сильно они тянули. Вне себя от ярости папа ударил маму, чтобы заставить ее отпустить мою руку. Как только она ослабила свою хватку, он взял меня на руки и побежал прочь от дома, прижимая меня к себе так сильно, как будто больше не собирался отпускать. А я истерично кричал и всхлипывал. Он быстро усадил меня в свой «форд-капри» и отвез в ожоговое отделение больницы, где мне перевязали руку. Я ясно помню, что никак не мог перестать дрожать, даже после того как медсестры дали мне что-то, чтобы успокоить боль. Думаю, что это из-за пережитого мной потрясения, даже шока.
– Все. Точка, – сказал мой отец Мэри решительным голосом, когда мы вновь были у нее дома в без опасности. – Я больше не оставлю его ни с кем другим: ни с тобой, ни с Мелиссой, ни с кем. С этого момента он везде будет со мной.
Услышав эти слова, я испытал сильное облегчение. Папа присмотрит за мной. Он проследит, чтобы мама держалась от меня подальше. Теперь все будет хорошо.
Вскоре после этого случая Мэри усадила меня рядом с собой и постаралась объяснить причины проблем между мамой и папой. Прежде всего, она сказала, что мама (ее звали Лэсли) росла в очень строгой семье. Ее отец служил в армии, а мать работала
Пока Мэри говорила, я вспоминал свои поездки к бабушке со своими старшими братьями. Эти поездки больше походили на строевую подготовку на плацу, чем на встречу семьи: все было запрещено, и нас постоянно наказывали. Можно было нарушить правило, даже просто пошевелившись, и за каждое нарушение на нас либо кричали, либо били. Семена насилия, которые так плодородно взошли в моей матери, были посажены как раз тогда, когда ее саму била моя бабушка.
Я не помню, как Мэри объясняла четырехлетнему мальчику сложные взаимоотношения между ней и моими родителями. Может быть, она просто говорила: «Твоя мама такая злая, потому что твой папа хочет остаться со мной, а не с ней». Но через несколько лет у меня сложилась общая картина происходящего из кусочков информации, которые я добывал то тут, то там.
Мама вышла замуж очень рано, за парня, с которым встречалась в школе. Это был брак по принуждению, на котором настояли их семьи, после того, как узнали, что Лэсли беременна. Уолли стал первым из трех детей, которые родились у молодой пары. После него родились еще два мальчика – Ларри и Барри. После рождения детей Лэсли стала «профессиональной» домохозяйкой, но вскоре домашние обязанности превратились скорее в одержимость, чем в образ жизни. Дома царила абсолютная чистота, и горе было тому, кто уронит на ковер хотя бы крошку.
Насколько мне удалось выяснить, этот брак был весьма прочен поначалу, хотя дети и воспитывались в фашистской строгости, которую Лэсли испытала на себе. Однако, после смерти их четвертого ребенка во время родов, отношения между мамой и ее первым мужем дали трещину. Брак стремительно распадался и закончился разводом, после которого Лэсли стала воспитывать троих детей в одиночку, обиженная и злая на весь мир.
Тогда же она начала крепко пить, чтобы притупить боль от потери ребенка и предательства отца ее детей. Вечная проблема с выпивкой в том, что она хоть и смягчает боль, от которой вы страдаете, но может пробудить и гнев, который копится где-то глубоко внутри. А у Лэсли был целый котел гнева, который только и ждал своего часа, чтобы закипеть и выпустить пар на свободу. Кроме того, алкоголь высасывает средства семьи, только усугубляя неприятности, от которых Лэсли пыталась сбежать.
Если и было что-то, чего Лэсли действительно не хотелось, так это становиться пленницей в собственном доме. И она стала напиваться в барах и таскаться по вечеринкам. Все же она была еще молодой женщиной, которой не было и двадцати пяти, и она жаждала веселья. Вскоре после развода она оказалась на вечеринке, которую устраивала Мэри (ее старая школьная подруга) в честь годовщины ее свадьбы с парнем по имени Фрэнки. Лэсли все еще была активной и привлекательной девушкой, и в эту ночь она решила хорошо провести время. На вечеринке она встретила моего отца, Уильяма, друга Мэри и Фрэнки. Он был холост и заинтересовался Лэсли. Она не знала тогда, что Мэри и Уильям любили друг друга, но ничего не могли поделать со своим чувством, потому что не хотели предавать Фрэнки, которого Уильям считал своим лучшим другом. Лэсли просто наслаждалась вечеринкой, не ведая, что блуждает вслепую и наткнется на любовный треугольник, который уже был на грани разрыва.
Мой отец Уильям словно был добрым волшебником, способным поднять всем настроение одним своим присутствием. Он мог выбрать любую девушку в ту ночь, но он любил Мэри и обдумывал, как убедить ее расстаться с Фрэнки, своим приятелем. В первую очередь, конечно, ему предстояло убедиться, что она так же жаждет быть с ним, как и он с ней.
Видя Мэри и Фрэнки вместе на их годовщине, отец чувствовал себя брошенным и решил заставить Мэри ревновать, соблазнив Лэсли, которая уже напилась настолько, что становилась легкой добычей. Я думаю, папа надеялся, что когда Мэри увидит, как он оказывает знаки внимания ее подруге, она испытает вспышку ревности и поймет, как сильно любит его. А потом и бросит Фрэнки ради него. Затеи такого рода всегда плохо заканчиваются, но мало кто способен оценить последствия своих действий, будучи молодым и не совсем трезвым. Наверно, флирт отца с Лэсли начинался как относительно безобидное и неуклюжее ухаживание на танцах, но слово за слово – и месяц или два спустя Лэсли обнаружила, что беременна мной.
Не думаю, что папа когда-нибудь хоть капельку любил маму, потому что все его чувства всегда были обращены к Мэри, даже в ночь моего зачатия. Но он был достойным человеком и, узнав, что Лэсли беременна, решил поступить благородно и жениться на ней. Уильям был несколько обескуражен, когда услышал, что у Лэсли уже есть трое детей от первого брака, ведь она не упоминала об этом на вечеринке, но мама была из католической семьи, и он решил, что будет вдвойне хуже, если он не наденет ей кольцо на палец. Тем не менее его решение жениться на Лэсли нисколько не повлияло на его чувства к Мэри, а его план разжечь в ней ревность и интерес набирал обороты. Мэри наконец решила ответить на его ухаживания, несмотря на то что он был официально помолвлен с ее подругой, и все еще был лучшим другом ее мужа. Я еще даже не появился на свет, а семейная жизнь вокруг меня уже становилась зоной боевых действий. И что бы ни произошло дальше, вряд ли можно было предположить, что все пойдет как по маслу.
После той ночи страсть папы и Мэри друг к другу заставила их забыть о всякой осторожности, и вскоре Фрэнки, неожиданно вернувшись домой, застукал свою жену и своего лучшего друга вместе в постели. Бедняга не нашел что сказать парочке предателей и, повернувшись на каблуках, вышел из спальни, не проронив ни звука. Отец ужаснулся содеянному и, наспех натянув свои штаны, помчался за Фрэнки, но дружбу было уже не спасти. Мужчины начали спорить, дело дошло до драки на улице, а когда Фрэнки вернулся домой, остаток своего гнева он выместил на Мэри. В те дни предательства и насилия их брак был уничтожен, а отец, в бешенстве, что кто-то посмел поднять руку на женщину, которую он любит, снова пришел за Фрэнки. Теперь уже вся округа была в курсе происходящего, включая Лэсли. Пути назад не было: у нее вот-вот должен был родиться ребенок, – а муж изменял ей с лучшей подругой. Она была прилюдно унижена, и ее это очень, очень злило.
К 1973 году, когда я родился, Фрэнки исчез с горизонта, а папа метался туда-сюда между Лэсли, матерью его ненаглядного первенца, и Мэри, любовью всей его жизни. Я как будто родился на огромной пороховой бочке и стал той искрой, которая должна была помочь взорвать все к чертям собачьим. Если бы я не появился на свет, я уверен, что отец никогда бы не женился на маме, а прожил бы долгую и счастливую жизнь с Мэри, с той злополучной ночи и до самого конца. Но вот появился я, и все встало с ног на голову.Глава 2 Яблоко раздора
Гараж, где работал отец, был всего лишь небольшой мастерской на глухой улочке. Внутри была пара подъемников, предназначенных для машин, требующих осмотра механиков, и пара грязных комнаток, которые использовались под офис. Сбоку к ним примыкала комнатка для посетителей, стены которой были сплошь покрыты масляными отпечатками грязных рук. Мне нравились шум и запах этого места, особенно когда все были заняты делом.
Если подъемник был не нужен, папа иногда работал с машинами на обочине дороги, где Граэм хранил несколько старых драндулетов. Они были отполированы до блеска и выставлены на продажу за какие-то гроши. Отец любил работать на свежем воздухе, и мне это тоже очень нравилось – только он, я, автомобили и удивительный мир вокруг.
Я всегда просил папу сделать мне такое же испачканное лицо, как и у него, и просто визжал от восторга, когда он сначала проводил рукой по грязному мотору, а потом по моему носу и щекам, словно принимал меня в какое-то тайное общество механиков. Когда отец работал под машиной, он сажал меня в свой «капри», припаркованный на внешнем дворе, наказывая оставаться в машине и играть, пока он не закончит. А если он работал с мотором, то всегда приносил мне высокую табуретку и ставил ее рядом, чтобы я мог возиться под капотом вместе с ним. Обычно я больше мешал, чем помогал, но он никогда не злился, если я что-то портил, он только шутил.
Думаю, что одна из причин, по которой отец так любил работу, – это то, что она заставляла забыть о тяготах личной жизни. Ни один мужчина, пытающийся угодить сразу двум женщинам, не преуспеет в этом деле, тяжелом не только для него, но и для них, каким бы очаровательным он ни был. Конечно, отец сам заварил эту кашу, и ему приходилось расхлебывать ее каждый день. Дружеское подтрунивание коллег было для него настоящим спасением по сравнению с тем, что творилось в его семейной жизни.
На самом деле вряд ли что-то могло изменить мамин характер в лучшую сторону и сделать ее мягкой и приятной в общении женщиной. Если после смерти четвертого ребенка и краха своего первого брака она обозлилась на мир, то теперь была просто в бешенстве, обнаружив, что ее муж открыто спит с ее лучшей подругой и явно предпочитает ее общество. Не думаю, что папа скрывал свои чувства к Мэри, и маме трудно было с этим справиться. В то же время, хорошо зная мамин нрав, я сомневаюсь, что она предпринимала какие-либо попытки отвоевать папу обратно, используя обаяние. В отношениях других людей всегда трудно разобраться, а я был еще слишком мал, чтобы понять что-либо в урагане эмоций, бесновавшемся вокруг в первые пять лет моей жизни. Все, что я понимал, это то, что отец является моим защитником, в то время как мать всегда норовила меня побить без видимых причин, если он не присматривал за мной. Кто знает, быть может, мои старшие братья испытали на себе точно такие же методы воспитания, когда были маленькими, но рядом с ними не было отца, который мог бы их защитить. Главной заботой моего отца было оберегать меня от маминого гнева, и он справлялся, стараясь при любой возможности брать меня с собой.
Мама видела нас с отцом как единое целое, потому что мы всегда были вместе и он никогда не скрывал, как сильно любит меня. Она считала меня участником заговора против нее, членом команды папы и Мэри, частью ее унижения. Мать знала, что для отца я – самый любимый человек на свете, и она пользовалась этим при первой возможности. Мне рассказали, что однажды, когда я был еще младенцем, она высунула меня, держа за ногу, из окна на втором этаже. Папа как раз только вылетел из дома после очередной ссоры, и она крикнула ему из окна: «Может, прихватишь своего маленького ублюдка?»
Отец, конечно, испугался, увидев меня болтающимся над мостовой на почти пятиметровой высоте, и бегом вернулся домой. Почти выбив входную дверь, он помчался наверх, чтобы спасти меня. Видимо, он знал, что в таком состоянии мать была более чем способна бросить меня головой вниз. Когда он ворвался в комнату, она уже втащила меня обратно, добившись желаемой реакции от отца. Очевидно, после этого разразился настоящий скандал, в результате которого у мамы раздулась губа, а у папы появились синяки под обоими глазами. Он сказал, что никогда раньше не поднимал руку на женщину, но мать зашла слишком далеко, поставив под угрозу мою жизнь. Папа покинул дом, крепко прижимая меня к себе, поклявшись, что никогда больше не оставит меня с ней наедине.
Тогда мама позвонила в полицию и заявила, что отец похитил меня и ей нужна помощь стражей закона, чтобы вернуть сына. Она могла быть очень убедительной, разговаривая с полицейскими. А со следами побоев на лице ей тем более не составило никакого труда убедить их, что она – потерпевшая сторона, что она – хорошая и ответственная мать, которая заботится о благе ребенка, а отец – просто чудовище и бабник, которому нельзя доверить присмотр за детьми. Ударив ее и забрав меня, он невольно стал марионеткой в ее руках и помог ей создать образ невинной жертвы жестокого человека. В дело вмешалась полиция и приказала вернуть меня матери. Это означало, что отцу тоже придется вернуться, если он не хочет рисковать и оставлять меня с ней. Представляю, как это было мучительно для папы и, должно быть, заставило его еще сильнее невзлюбить маму.
Конечно, пока маме был нужен муж, ее план вполне себя оправдывал (согласно которому я использовался как средство воздействия: мой отец должен был бросить Мэри и остаться с мамой). Папа не хотел меня терять и был вынужден вернуться домой, зная, что мне нужна его защита. Мать играла на том, что меня он боится потерять больше, чем Мэри, и это сработало, хоть и ненадолго. Бедный отец, должно быть, чувствовал, что его словно разрывают на части. Он не желал бросать ни меня, ни Мэри, но боялся и предположить, что мама может предпринять дальше. Несмотря на то, что отец снова жил с ней, он нервничал, даже когда оставлял меня с ней в соседней комнате, он везде брал меня с собой, особенно на работу или к Мэри, когда больше не мог устоять перед соблазном быть с ней рядом.
Очень скоро мама поняла, что ее план провалился и чувства отца к Мэри слишком сильны, чтобы порвать с ней отношения. По крайней мере, пока он знал, что я в безопасности. Мамино самолюбие очень уязвляло то, что папа предпочитает быть с Мэри, и во мне она видела соучастника его преступления, еще одного врага, несмотря на то, что я был слишком мал, чтобы понять, что происходит между взрослыми.
Несмотря на взрывной характер отношений, мама и папа умудрялись настолько уладить все разногласия во время примирений, что мама беременела еще дважды, подарив жизнь девочке, названной Элли и рожденной через восемнадцать месяцев после меня, и мальчику Томасу, младше меня на три года. Наверно, в их отношениях была и настоящая страсть, помимо всего того гнева и ссор, посреди которых они продолжали играть в семью.