Никто не выйдет отсюда живым
Шрифт:
Я не сумасшедший. Меня интересует свобода.
Удачи, Дж. Моррисон.
Одинокая полноватая фигура в мятом потрёпанном пиджаке и джинсах с большой головой и бородатым лицом медленно двигалась по голливудским улицам. День за днём Джим гулял, рассматривая оштукатуренную страну чудес будто в последний раз, возвращаясь всё время в квартиру на Нортон Авеню. Большинство ночей и много дней в январе и в первой половине февраля было проведено “дома” с Памелой – Джим читал, Памела придумывала модели одежды для “Themis”. Иногда Джим садился на пол и начинал выть вместе с их собакой.
М-м-м-м-м-м-а,
Сэйдж отвечал в полной гармонии:
М-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м.
Джим повторял, и Сэйдж снова брал нужную ноту.
К ним присоединялась Памела, и Джим жаловался, что она нарушала гармонию. Иногда они спускались вниз к Дайане Гардинер и говорили с ней о поездке во Францию. Они решили.
Они действительно решили это осуществить – пожить, как изгнанники, в Париже месяцев шесть или больше. Памела была в восторге. Даже Джим казался успокоенным.
Отъезд Джима из Лос-Анджелеса был неизбежен и, возможно, поэтому он собирался в Париж. Последний альбом “Doors” был уже почти закончен, и больше ни им, ни “Elektra” он не был ничем обязан. Это было слишком резко, но он отчаянно хотел сменить направление, и пришёл к выводу, что слишком долго оставался в Калифорнии, с людьми и в местах, с которыми ему так долго было хорошо – хотя всё это останется главной силой в его жизни. У Джима не было настоящих врагов – ему приходилось бежать от своих друзей.
Париж был естественным выбором. Алан Роней постоянно говорил об этом городе и ежегодно его посещал. Фред Майроу тоже жил там и тоже рассказывал Джиму романтические истории. Важным фактором была также и сохранившаяся любовь Джима к Рембо, Селину и Бодлеру. Кроме того, Париж был традиционным выбором американских писателей и влюблённых. “У него была своя идея по поводу Парижа, которая действительно казалась невероятной, – говорит журналист Салли Стивенсон, который видел его перед отъездом. – Он думал, что это было такое место, где он мог быть самим собой и где не было людей, преследующих его и превращающих его жизнь в цирк, загоняющих его в тот образ, которым он не был ”.
Его не задерживал ни один из работающих проектов. “HWY” то ли находил себе покупателей, то ли нет, но присутствие Джима в Лос-Анджелесе дела не меняло; с этим мог справиться Фрэнк. Решение обложки для книги его стихов можно было прислать по почте. Ларри Маркус, казалось, почти вздохнул с облегчением, когда Джим предложил приостановить работу на шесть месяцев; Маркус получил заказ на написание сценария для Артура Пенна. Альбом со стихами мог подождать, или же его могли закончить остальные “Doors” в его отсутствие, как они заканчивали без него другие альбомы.
В Париже Джим надеялся продуктивно творить, писать, и, думая об этом, он просил своих литературных агентов выяснить, заинтересуется ли кто-нибудь, по их мнению, импрессионистской автобиографией. Его просили положить кое-что на бумагу, хотя бы в форме письма к издателю.
Джим сказал Памеле, чтобы она как можно скорее ехала в Париж и искала там жильё.
Ну, Джим! Ты не можешь ехать в Париж, когда ты выглядишь как старик-горец.
Дайана Гардинер говорила о густой бороде Джима. Она, Памела и Джим пили вино в квартире Дайаны. Памела согласилась, что без столь мощной растительности Джим выглядел бы симпатичнее.
Нет, – сказал Джим, – я… я не хочу этого делать. Так я чувствую себя лучше. – Он, ссутулившись, сидел на стуле.
Ну, – сказала Дайана, – Памела так не думает, и если ты не доверяешь мнению Памелы, то чьему ты можешь доверять?
“ Он всё-таки залез на мой обеденный стол, – вспоминает сегодня Дайана, – Памела подрезала бороду и усы, и теперь он действительно отлично выглядел”.
В последние дни перед отъездом Памелы они посетили её родину, городок Вид, проехав в мерседесе восемьсот миль на север к родителям Памелы в Оранж, и там оставили Сэйджа. 14 февраля Джим отвёз Памелу в аэропорт. На следующий день в холодном, дождливом Париже она остановилась в “Georges V Hotel”, в том самом отеле, который, по рассказам Джима, напоминал “бордель из красного плюша”.
Теперь ты можешь приехать, – сказала в телефонную трубку Дайана. – Она уехала.
Дайана говорила с Патрицией Кеннели, которая две недели назад приехала в Лос-Анджелес и мельком видела Джима. Теперь она остановилась у подруги. Дайана сказала, что Джим только и ждал отъезда Памелы, чтобы позвонить ей – почему бы ей не приехать и не встретиться с Джимом?
Ну, – сказала Дайана после того, как приехала Патриция и на стол поставили бутылку вина, наша дорогая подруга Грэйс Слик говорит, что ты получила больше, чем кто-либо. Только подумай о Джиме как о мужском воплощении Джастины.
Вскоре приехал Джим и поднялся в квартиру Памелы. Вся мебель была упакована, кроме тюфяка, битком набитого книжного шкафа, телевизора, маленького стеклянного столика и большого пурпурного кресла. Патриция выждала лишь несколько минут и постучала в дверь. Когда Джим открыл, она сказала:
У меня есть бутылка вина, которую я не могу открыть, и я подумала, что, может быть, ты…
Он обнял её, и она осталась на неделю.
Патриция вспоминает последний день. “Это был чистый ад. Всё началось в четыре часа в каком -то стриптиз-баре, где мы выпили так много текилы и пива, что каждую третью порцию бармен наливал бесплатно. Последняя, которую я ещё помню, была четырнадцатой. Затем мы поехали на запись с Джимом и ещё одной подругой, которая стала заигрывать с Джимом. Я была в бешенстве и сказала ей: “Меня не волнует, что будешь делать после того, как я уеду домой, но, по крайней мере, было бы вежливо этого дождаться””.
Джим, однако, привык к полигамии, а подруга была весьма соблазнительна, так что ему легко было поддаться. Они находились в “Poppy Studios”, где микшировали альбом “Doors”, и подруга была там вместе с ними. Через пять минут Джим ушёл. И ещё через пять минут Патриция нашла их обнимающимися на уличном газоне.
Встать! – рявкнула Патриция, – стоя над ними.
Джим снизу вверх взглянул на неё, полусонно улыбаясь.
Ну! Встать! Оба! Встать!
Подруга потянулась и свалила Патрицию на землю. Несколько мгновений три тела боролись и толкались. Наконец, Патриция взяла себя в руки и твёрдо сказала: