Нимфоманка
Шрифт:
Самое обидное, говорил Аркадий, что во время предварительного осмотра машины до прибытия экспертов он встретил парня, тоже входившего в банду Кунадзе, Севера Белова. И не задержал, за что потом очень ругал себя. Правда, улик на парня нет, но как лимузин оказался во дворе его дома, более того — возле его подъезда? Можно было бы подержать Белова в КПЗ, пока позволяет закон, и попробовать заставить сознаться. Тенгиза вряд ли зарезал он, скорее почерк блатных, а Север никогда не привлекался, но этих троих задавил наверняка он. Какие-то внутренние разборки. А теперь Север исчез вместе со своей женой — бывшей элитной проституткой. И в розыск Белова не объявишь — нет оснований. Хотя поговорить с парнем хочется. Его, вероятно, легко расколоть, он ни разу не был под судом, а значит, неопытный.
Наверно, Лобанов не обратил бы на все это особого внимания — мало ли бандитов режут друг друга, давят, стреляют, жгут… Туда им и дорога, лишь бы людей не трогали. Но запомнилось имя — Север Белов. И вдруг этот самый Север Белов попадается ему при обходе территории…
Василий был нормальным железнодорожным опером — в меру честным, в меру хитрым, в меру себе на уме. Он искренне ненавидел подонков, с которыми приходилось не только бороться, но и сотрудничать, искренне клял убогое и преступное законодательство, буквально плодящее бандитов, а самих бандитов оценивал неоднозначно. Иным порой даже сочувствовал, когда видел, что люди сделались нарушителями закона не из жажды наживы, а по вине нового общественного строя, вынуждающего мирных когда-то граждан браться за оружие, чтобы хоть как-то защитить себя, свою семью, свое право на жизнь от посягательств вконец обнаглевших уголовников и всяческой мрази. Но блатных Василий не выносил.
Возможно, в другое время Лобанов просто отпустил бы Севера — если мужик завалил троих из клана Кунадзе, да не шестерок, а лидеров, значит, были у него на то свои причины. Ведь грузины не простят… и их месть покруче суда будет. Но сейчас его буквально одолевали служебные проблемы. Начальство требовало показателей, а также прибыли, проще говоря, мзды. Обирать местных бомжей и мелкое ворье Лобанов не любил — он не без оснований считал себя классным сыщиком и гнушался столь грязной, безнравственной, по его мнению, работой, недостойной высокого звания оперативника. Василий стремился перевестись в уголовный розыск, но для этого требовалось обратить на себя внимание здесь, поймать серьезного преступника. Попавшийся дуриком Север Белов показался Лобанову подходящей кандидатурой.
— Ну что, поговорим? — спросил Севера опер в своем кабинете.
— Можно, — согласился Белов. — Только знаете, товарищ капитан, спать я хочу здорово, вторые сутки не сплю… Так что давайте недолго, ладно?
— Ну, долго или недолго, решать буду я! — жестко ответил Василий. — Товарищ! — ехидно добавил он.
— Извините, господин капитан! — устало откликнулся Север, выделяя слово «господин». И так же ехидно присовокупил: — Ваше благородие…
Лобанов аж поперхнулся — он вовсе не ожидал, что его поймут именно так. Василий сам терпеть не мог тех, кто нынче величал себя господами, хотя понимал — они-то с некоторых пор и есть настоящие господа жизни: мешки с деньгами — по общественному статусу, мешки с дерьмом — по статусу человеческому.
— Ладно, начнем по порядку! — сказал наконец Василий, беря лист для протокола. — Имя, отчество, фамилия?
— За что меня задержали? — спросил Север.
— Вы подозреваетесь в убийстве трех человек! — деревянно отчеканил Лобанов.
— А-а… — протянул Белов.
— Итак — имя, отчество, фамилия?..
Закончив формальности, Лобанов внимательно поглядел на задержанного.
— Расскажи-ка мне, парень, за что ты их убил?
— Не убивал я никого.
— Значит, будем отпираться? — сказал Василий с угрозой.
— Значит, будем.
— Тебя видели за рулем лимузина.
— Никто меня не видел.
— Ага, значит, ты признаешь, что был за рулем лимузина, хотя считаешь, что никто тебя не видел?
— Ничего я не признаю. Никакого лимузина не знаю. Вообще ничего не знаю. Кого хоть убили-то?
Тут Василий разозлился. Серьезных улик против парня у него не было, одни предположения коллеги, но профессиональным чутьем опера он чуял: Север виновен. И при этом так спокоен, так нагло, беспардонно отпирается!
— Почему уехал из Москвы? У вас с женой там квартира. Почему уехал?
— Нет у нас там квартиры. И не были мы в Москве. Стороной объехали.
— А где твоя жена сейчас?
— У знакомых.
— Где конкретно?
— Далеко.
— Где конкретно? — настойчиво повторил опер.
— Да здесь она, в городе, со мной! — вспылил Север.
— Почему сказал, что она у знакомых?
— Наврал.
— Зачем?
— Чтоб ее не дергали. Она нервная.
— Ага, бывшая проститутка. Они все нервные, правда?
— А вот уж это, начальник, тебя и впрямь не касается! Не трожь!
— А ежели трону? — усмехнулся Василий.
— Гляди, как бы твоей невесте не пришлось гроб заказывать вместо фаты!
Про невесту и фату Север сказал по наитию, но попал в больное место. Василий действительно собирался жениться. Он еще со школы был влюблен в свою одноклассницу, ей тоже вроде нравился. Но капризная избалованная красотка отвергала настойчивые предложения руки и сердца, исходящие от простого мента. Однако, дважды побывав замужем по расчету, нахлебавшись унижений от обоих мужей, девица наконец вспомнила старую любовь. В очередной раз Лобанов был принят разведенной дамой благосклонно, и вскоре должна была состояться свадьба. Но вдруг возникла совершенно неожиданная проблема. Невеста непременно хотела выходить замуж в полноценном свадебном наряде, естественно с фатой, а мать Василия, женщина пожилая и глубоко верующая, против фаты категорически возражала. Ну как не стыдно, возмущалась она, фата — символ невинности, а тут баба третьего мужика хомутает…
— За фату ты мне ответишь! — прошипел Василий. Он буквально взбесился. Кроме прочего, Лобанов не выносил, когда ему угрожают уголовники.
Оперативник вызвал сержанта.
В пресс-хату его! — приказал Василий. — Окуни до утра, если утром не заговорит — следующей ночью опять туда же!
— Понял! — довольно ухмыльнулся сержант. Это был не тот парень, который когда-то служил в Грозном. — Сейчас вызову конвой.
— Ой, начальник, невинного человека — в пресс-хату! — усмехнулся Север. — Тебя ж потом совесть замучает!