Шрифт:
Запев
Больная, видимо, спала, не слышала, как отворилась дверь и в палату вошли люди. Она проснулась от сердитого бормотанья сестры, объяснявшей, что девочка слаба еще, ей не до гостей.
Возможно, Нина и не узнала бы паренька, которого
— Жора! — позвала она слабым голосом.
Паренек обернулся.
— Добрый день, Ниночка! А мы уже собрались уходить. Видим, ты спишь и не посмели тревожить.
— Где там «не посмели», — улыбаясь, но все же досадливо отозвался доктор. — Пришли и разбудили самым настоящим образом. Ну, раз уж так случилось, поговорите, а я пойду по своим делам. Только недолго, и пусть говорит Жора. Ему есть что сказать. Я, наверно, и не разрешил бы этой встречи, если бы он не признался, что виноват перед тобой и хочет просить прощения.
Нина улыбнулась:
— Я не помню, в чем он виноват…
— А вот он напомнит тебе, — кивнул Павловский на своего сына и, выходя, добавил: — Смотрите только не поссорьтесь снова.
Жора несмело сел на стул возле кровати.
Нина обрадовалась гостю. Ведь она давно не была в школе, соскучилась по друзьям.
— Как там у нас в классе? Наверно, далеко ушли вперед?
— Ничего. Ты же хорошо учишься, догонишь. Только поправляйся быстрее.
— Видишь, как скрутила меня болезнь? Не знаю, скоро ли выйду из больницы.
— Теперь уже скоро, — смелее заговорил Павловский, глядя ей в глаза. — Отец сказал, что все пойдет на лад и слух полностью вернется.
— Какой слух? — не поняла Нина.
Жора растерялся. Неужели Нина не знает, что заболевание дало осложнение, что она плохо слышит. Может, не следовало об этом напоминать?
— Да… Это я так, — замялся он. — Мне показалось, что ты стала хуже слышать.
— Правда? — подняла на него глаза девушка. — Мне и самой так кажется, но я боюсь верить этому.
— И не верь! Говорю тебе: это только кажется.
Он стал подробно рассказывать, какого мнения о ее болезни доктор Павловский — опытный врач, уверяющий, что она выйдет из больницы совершенно здоровой.
Но Нина встревожилась, на глаза навернулись слезы.
Жора на минуту смущенно умолк, потом попытался отвлечь больную:
— Ты не забыла, Нина, нашу ссору?
— Какую ссору?
— Ну, тогда, накануне Первого мая, в клубе.
— Разве мы ссорились?
— Конечно! Ты заставила меня выйти на сцену первым, а я рассердился, потому что растерялся — не смог прочитать стихотворение и поссорился с тобой. Так вот… Пришел сказать, что больше не сержусь…
— Это было так давно, — невесело сказала Нина. — Я даже забыла. А ты не забыл. Видно, я тебя очень обидела тогда.
— Пустое!
— Я же не нарочно. Думала:
— Теперь уже нет. Слышишь, Нина, я тогда разозлился сгоряча. Теперь я понял, что был не прав.
— Вот и хорошо. Стало быть, мир?
— Ага. Я и пришел для того, чтобы помириться с тобой.
— Спасибо. Передай привет Вере Васильевне. И девчатам тоже. Скажи: пусть зайдут, если хотят меня повидать.
— Да они с дорогой душой, хоть сейчас готовы прийти. Но не пускают еще к тебе. Я сам едва уговорил отца.
Тут дверь распахнулась — в палату вошел доктор Павловский.
— Ну достаточно, Жора. Пора и честь знать, пойдем.
Паренек, попрощавшись, направился к двери и только у порога вспомнил, что у него под мышкой пакетик для больной. Он вернулся и положил его на тумбочку.
— Спасибо, — смутилась Нина, чувствуя, как горячая волна заливает ей лицо.
Она сама не знает, отчего так сконфузилась. Ведь каждый идущий в гости к больной обычно приносит какой-нибудь гостинец. Так уж повелось. А ей почему-то стыдно. Похоже, что и Жоре как-то неловко было. Вспомнил о пакете, когда уже собрался уходить из палаты. И растерялся-то как…
Смешной. Пришел мириться. Как будто между ними невесть какая ссора была. Но, хорошо, что пришел, проведал ее. Поговорили о друзьях, о школе — и сразу веселее стало, будто свежим ветром повеяло в палате. Вот только намек на глухоту тревожит. Как он сказал, Жора? Что слух вернется? Нет, нет, не так. Он сказал, что отец его твердо убежден в ее полном выздоровлении, что теперь все пойдет на лад. Значит… Значит, она не напрасно подозревала! Значит, все-таки она плохо слышит? Почему же об этом молчат врачи? Почему молчит мама? Не знает? Чем же объяснить тогда ее опасения, ее постоянную тревогу даже теперь, после операции, когда дело идет к полному выздоровлению?
Нет, нет, мама знает. Все знают и молчат, скрывают от нее. А раз скрывают, значит, опасность не миновала. И это страшно. Что она станет делать, если оглохнет? Не быть ей тогда ни пилотом, ни балериной.
А ведь это мечта ее жизни. То, без чего весь мир станет унылым и бесцветным.
Возможно, она и раньше не дослышивала? А быть может, сразу после операции было хуже, а теперь действительно все хорошо? Не мог ведь Жора Павловский все выдумать? Наверно, знает от отца, что слух полностью восстановится. А раз так, значит, она будет здоровой…
О-о! Если бы и вправду так! Такого бы задала гопака в клубе на радостях, такую бы Лауренсию станцевала на новогодние праздники, что люди замерли бы от восхищения…
Хоть бы мама скорее пришла и сказала слова утешения. Ведь может же она ее утешить, если это правда — все идет к лучшему.
Мама появилась, конечно, вовремя — в час, когда разрешались свидания с больными, а Нине казалось, что она ждала ее целую вечность.
— Тебе, я вижу, скучно одной в палате, — сказала Лариса Ивановна, обняв и расцеловав дочку.