Нирвана для чудовища
Шрифт:
– Дармоеды, – пробормотал он беззлобно и одним рывком стащил с Машки одеяло. – А ну, встать!
Машка не шевельнулась, продолжая легонько похрапывать. Большущая грудь, странным образом после трех родов сохранившая форму и упругость, плавно колыхалась в такт ее похрапыванию. Ночная сорочка натянулась на животе, скомкалась на бедрах, обнажая их слишком высоко, раскинутые широко и вольготно. Он с любопытством рассматривал крупное тело жены.
Поди же ты, толстая, а никаких намеков на целлюлит. Барышни с его фирмы сидят на хлебцах
Он коснулся ее колена, погладил. Кожа гладкая, ровная, всегда пахнет мятой. Сколько помнит себя с ней, столько помнит этот запах: ненавязчивый и свежий. Ни от кого так больше не пахло, ни от кого.
Он провел пальцами по ее ноге выше, добрался до кромки трусов. Машка всегда спала в трусах. Она слабо шевельнулась, глубоко и шумно втянула носом воздух. И он тут же поспешно руку убрал. Если он ее сейчас разбудит, придется Машку ублажать. А он не хотел. И вообще ее день – суббота.
Качнувшись на мягких пружинах матраса, он встал, подошел к огромному окну, осторожно отодвинул одну створку и вышел на террасу.
Утро занималось чудесное. После трехдневных ливней уже вторые сутки было тепло. Все сразу ожило, зазеленело. В саду что-то цвело и дивно пахло. Порхали птицы с ветки на ветку. Одна, самая наглая, влетела под навес летней беседки и принялась маршировать по громадному столу в поисках крошек.
А нет крошек-то, птаха! Нет! Все убирается тщательно в этой усадьбе. Убирается супружеской парой, которую он подобрал на вокзале без денег и почти без вещей.
– Станете служить верой и правдой, – сделал он тогда пафосное вступление, что тот помещик, – озолочу! Нет – выкину к чертовой матери!
Они служили. Замечательно служили. И были почти незаметны в его доме и в саду. Через год безупречной службы он переселил их из задней кладовки в небольшой флигель на краю участка, за что они ему руки целовали! Муж Валентин – левую, жена Валентина – правую. Машка фыркала недовольно, а ему что – ему нравилось.
Словно услышав его мысли о себе, за дальним кустом показался Валентин в широкополой шляпе. Он медленно шел вдоль розовых кустов, высматривая сорняки и засохшие цветы: осторожно их срезал, выдергивал и складывал в большую холщовую сумку, висевшую на плече.
Хозяин глянул на часы. Пять утра. Рановато поднялся садовник, похвально. Может, премию подкинуть? И тут же насупился. Обойдется! Привыкнет – так потом и станет ждать. Пусть учатся работать за зарплату. Все пусть учатся!
Вспомнив о зарплате, он тут же перекинулся мыслями к грядущему рабочему дню. Он ведь неспроста сегодня поднялся так рано. Сегодня очень сложный день. Сегодня приедет в гости учредитель. Сказал, что в гости, но все знают, что это проверка. Жесткая, пристальная, не прощающая недочетов и промахов. Его коллектив неделю метался, все подчищая, проверяя, сличая.
– Если кто облажается, шкуру спущу! – шипел Мельников
Взглядов, устремленных на него, в такие моменты не было. Все тщательно полировали глазами стол для совещаний.
Они его ненавидели! И он об этом знал. И ему это почти нравилось. Нравилось унижать, наблюдать чужой страх, чужую ненависть, понимать, что она бессильна, и продолжать дальше наслаждаться властью. Он их ведь тоже не очень-то любил, а точнее – презирал всех и каждого, кто был рангом ниже. И поэтому на ненависть низшей расы ему было плевать.
Время от времени, чтобы подтвердить собственные сомнения на чей-нибудь счет, он устанавливал в их кабинеты диктофоны. Потом забирал. Прослушивал. И подозреваемый либо продолжал работать дальше, либо бывал уволен без выходного пособия. Никто не понимал, в чем дело, искали стукачей и предателей, некоторые даже приписывали ему мистические способности. Это его забавляло и радовало одновременно. Ему нравилось ощущать себя всемогущим, хотя бы в их глазах.
Он нахмурился, возвращаясь в спальню. Тихо прошел в ванную комнату, скинул с себя легкие штаны, в которых спал, открыл воду, вошел в душевую кабину. Мягкое шуршание воды немного его успокоило.
Никто и никогда не узнает о его самом большом страхе. Никто о нем не узнает, даже Машка. Она не сумеет догадаться, потому что Бог не вложил в ее голову много мозгов и проницательности.
Никто и никогда не узнает, что самым большим его страхом является возвращение в прошлое, в то прошлое, где он был нищим неудачником, вечно занимающим деньги. Сегодняшний сон, повторяющийся время от времени и выбивающий его из колеи на несколько часов, – это самый страшный кошмар, воплощения которого он боялся наяву.
Сквозь запотевшие стекла душевой кабины он видел сверкающий кафель ванной комнаты; видел большое зеркало над спаренной раковиной, громадную ванну в форме раковины; видел гору баночек и флаконов с кремами, компрессами, лосьонами, духами – все первосортное, дорогое; видел мохнатый коврик, которым был выстелен пол – коврик был с секретом: он как-то странно впитывал воду, при этом почти не намокая, либо высыхал очень быстро – тоже кучу бабок стоит, привезен откуда-то из-за границы с выставки.
Он еще раз осмотрел ванную, лаская каждую вещицу взглядом. Это все так красиво, так удобно. Разве можно этого лишиться? И из-за чего?! Из-за какой-то совести?! Что это вообще такое?..
Глава 2
На стоянке стояло привычное количество машин: пятнадцать слева, пять справа. Те, что слева, были попроще, подешевле и принадлежали сотрудникам среднего звена – менеджерам, бухгалтерам, кладовщикам. На тех, что справа, каталось руководящее звено, и стояли там дорогие иномарки сплошь представительского класса.