Нисхождение

Хайсмит Патриция

Всего тебе самого доброго,

Лотта».

Прочитав письмо до конца, Ингхэм радостно вздохнул полной грудью. Да это сама судьба! Это все равно как если бы Лотта прочитала его мысли. И даже больше. Ей пришлось столько

пережить (может, даже больше, чем ему самому), что она решила вспомнить о нем и написать это письмо. Итак, она теперь совершенно свободна. Губы Ингхэма расползлись в глуповатой улыбке. Его первым желанием было написать ей, что он тоже очень хочет увидеться с ней, но потом он вспомнил, что уже завтра вечером будет в Нью-Йорке. Он позвонит ей из своей квартиры — или из Дитсона, чтобы выяснить, где она находится. Он совсем не знал Дитсона.

Этим вечером у Мелика НОЖ обратил внимание на его хорошее настроение. Ингхэм был весел и много говорил. Видимо, НОЖ решил, что он радуется отъезду. Ингхэм мог бы рассказать ему о Лотте. Но ему этого не хотелось. Несмотря на свое приподнятое настроение, ему было немного жаль оставлять Адамса одного. При своей привычной бодрости, Адамс выглядел очень одиноким, и эта бодрость казалась Ингхэму искусственной, как и его дурацкие проповеди, которые он начитывал на пленку. Как долго может продолжаться подобное притворство? У Ингхэма возникло пугающее его предчувствие, что в один прекрасный день НОЖ лопнет как надувной шарик, его хватит удар и он свалится и умрет от сердечного приступа. Сколько еще человек могут подвернуться, чтобы составить ему компанию? Адамс говорил, что с тех пор, как он находился здесь, ему встретилось три или четыре человека, которые пришлись ему по душе, но все они через какое-то время оставляли его. НОЖ рассматривал себя как одинокого защитника Нашего Образа Жизни, находящегося на затерянном посту и не дающего маяку погаснуть.

На следующее утро, в аэропорту, Адамс с чувством крепко пожал ему руку и сказал:

— Пишите мне. Мне не надо давать вам свой адрес. Ха-ха!

— До свидания, Фрэнсис! Вы просто спасли мне жизнь здесь. — Может, его слова прозвучали немного напыщенно, но он был искренен, когда говорил их.

— Чепуха! Чепуха, мой дорогой! — Адамс не обратил на его слова никакого внимания. Он ткнул в Ингхэма пальцем. — Образ жизни арабов не менее загадочен, чем запах их духов. Да! Но вы — сын Запада. Пусть ваша совесть отпустит вас! Ха-ха! Я едва не заговорил стихами. Непроизвольно. Прощайте, Говард, и да благословит вас Господь!

Ингхэм прошел вперед по тому же самому коридору, что и Иенсен. Он чувствовал себя так, как если бы возносился в воздух, все выше и выше, и даже его пишущая машинка теперь ничего не весила. Нет на свете большего блаженства, чем пасть в объятия женщины, которая, возможно… не слишком хороша для тебя. Он засмеялся про себя. Кто это сказал? Пруст? А может, никто этого не говорил?

В конце коридора он обернулся. НОЖ по-прежнему стоял там, где он его оставил, и энергично махал рукой. Ингхэм не смог помахать, поскольку его руки были заняты багажом, однако громко крикнул:

— До свидания, Фрэнсис! — но его слова невозможно было расслышать из-за шарканья сандалий, громкой музыки транзисторных приемников и неразборчивого гула объявлений, сообщающих о прибытии и отлете авиалайнеров.