Ниссо
Шрифт:
Карашир, продолжая шагать по тропе, скинул с плеч винтовку, поднял ее на ладонях, бережно поцеловал затвор. Саух-Богор рассмеялась:
– Ты, наверно, врешь, Карашир?
– Проклята будешь ты, и я буду проклят, - рассердился Карашир, - если четверть слова неправда! Вот русский доктор все знает. Вот все уже это знают. Овца я? А вот не волка, целого Аштар-и-Калона съел я...
– А где Азиз-хон сейчас?
– В селении он. Не знаю где. У красных солдат... Ай, собака! Ай, скорпион, как мне он попался!.. Вот спасибо мне! Вот я теперь большой
Подтолкнув женщину, усомнившуюся в правдивости его слов, Карашир важно зашагал дальше и, видимо позабыв обо всем окружающем, позабыв даже о Шо-Пире, который покачивался впереди на носилках, запел песню, впервые в жизни запел песню, - слова ее придумались тут же. Сначала тихо запел, повторяя: "Волка съела овца, клыки съела его, когти съела его!", потом вдруг, во весь голос, на все ущелье вывел такую ноту, что Максимов, удивленный, приостановился, шагнул к нему:
– Ты что? Рехнулся?
Но, важный, с обрезанной полой халата, с винтовкой под локтем, Карашир был так забавен, что доктор не мог удержать улыбки.
2
Дом Бахтиора басмачи не успели разрушить. В пристройке Швецов поместил свой штаб, а комнаты были превращены в лазарет. В горячке, в бреду, извлеченная из зерновой ямы, Ниссо лежала у окна.
Комната Шо-Пира была застлана вдоль стен соломой и одеялами; несколько ущельцев и два красноармейца лежали на них. У самой двери вытянулась Рыбья Кость.
Отряд Швецова еще действовал на всем протяжении ущелья - от селения до Большой Реки. Худодод с несколькими факирами, вооруженными отнятыми у басмачей винтовками, наводил порядок в сиатангской долине. Он разыскивал отдельных попрятавшихся среди скал басмачей, сволакивал трупы других к берегу реки, собирал разграбленное имущество и товары каравана, ловил разбежавшихся лошадей.
Худодод принес из крепости несколько отрезов ситца и передал их Гюльриз, что вместе с Зуайдой она сделала соломенные тюфяки для раненых и больных.
Гюльриз и Зуайда шили мешки для тюфяков, сидя на полу лазарета, возле Ниссо. Гюльриз беспрестанно вскакивала, подходила к окну: не покажется ли ее Бахтиор? Никто не знал о нем ничего, в селении он не появлялся, красноармейцы, возвращающиеся вместе с факирами из ущелья, не могли дать о нем никаких сведений. Гюльриз была уверена, что он жив, и несколько раз порывалась уйти на поиски, но Швецов не позволил никому, кроме вооруженных, возглавляемых Худододом факиров, выходит из селения до полной ликвидации банды; на подъеме к перевалу Зархок и у первого мыса ущельной тропы Швецов поставил пикеты.
Была середина дня. От ущелья и с гор издалека доносились выстрелы. Из окна школы видно было, как через пустырь к крепости время от времени проезжали небольшие группы красноармейцев, сопровождавшие пленных. Ущельцы встречали басмачей криками ярости, грозили им камнями, палками, готовы были разорвать их.
– Дай руку, нана, - бормотала Ниссо, - помоги, вынь клюв из моей груди, он рвет меня, душу рвет... Жарко мне. Больно мне...
– Успокойся, Ниссо!
–
– Лежи тихо, не вскакивай... Покровитель, что делать мне с ней?.. Успокойся, никто тебя больше не тронет...
– Шо-Пир, сбрось змею... И-о, Али, она на шее его, она душит его. Шо-Пир, твоя шея черная... Оставьте его, не убивайте Шо-Пира...
– Ниссо со стоном откидывалась на подушку, кричала: - Убили его! Они убили его... Обними меня, Мариам, мне страшно...
Слушая бред Ниссо, Гюльриз в отчаянии закрывала лицо руками.
– Воды! Дай ей воды, бабушка!
– вмешивался рябоватый красноармеец с простреленной ногой.
– Тряпку намочи, на лоб положи.
Гюльриз не понимала, что говорит ей этот красный солдат, а он тянулся рукой к пиале, стоявшей на полу у изголовья.
Гюльриз вставала, приносила воды, но Ниссо отказывалась пить. Рыбья Кость стонала в углу, - все лицо, все тело ее было в кровоподтеках. Оказав первую помощь, врач Максимов уехал в ущелье и вот уже несколько часов не возвращался.
– Где Шо-Пир?
– вдруг приподнималась Ниссо, глядя в глаза Гюльриз.
Гюльриз радовалась, что бред Ниссо кончился.
– Здоров Шо-Пир. Вернется сейчас.
– А ты знаешь, нана? Они повесили Мариам, - сообщала Ниссо, и старуха снова впадала в отчаяние.
– Знаю, Ниссо... Их поймали.
– Азиз-хона поймали?
– Поймали. В башне он, под замком... Красные солдаты стерегут его.
– В башне?.. Вот хорошо...
Ниссо опять откидывалась на подушку, лежала тихо, а потом снова начинала бредить.
– Позови Бахтиора, нана. Скажи ему - пусть ищет Шо-Пира...
– вдруг резко требовала Ниссо, и Гюльриз, сдерживая рыдания, отвечала:
– Он пошел уже. Он пошел.
Внезапно послышался стук копыт, оборвался под окном. Гюльриз кинулась к окну. "Нет... Не он!" - прошептала она и снова взялась за шитье. В комнату вошел Худодод, обвешанный оружием.
– Как вы тут, нана?
– Бахтиора не видел?
– Не видел, нана. Не волнуйся, Карашир сказал: в горах он скрывается. Многие уже пришли с гор. Радость у нас: Шо-Пир жив.
Ниссо приподнялась:
– И-о, Али... Говори, где он?..
– Он ранен. Карашир нашел его. Доктор поехал с Караширом за ним.
Ниссо расплакалась.
– Значит, и сын мой жив!
– убежденно сказала Гюльриз.
– Как ты отыскал Ниссо, Худодод?
– спросила Зуайда, убирая с колен сшитый ею мешок.
– Разве ты, Ниссо, сама не рассказала им?
– Не помню я, Худодод...
– тихо ответила Ниссо.
– Темно было мне.
Худодод сел на пол, положил винтовку рядом, снял с плеча ремень кривой басмаческой сабли.
– Вот, с перевала спустились мы. Командир с красными солдатами налево, через пустырь, к ущелью. А я и со мной два красных солдата - по селению, направо к крепости. Тут наши люди - Нигмат, Исоф, много людей, даже Али-Мамат, - из домов выбежали, обрадовались, кричат!