Ниточка памяти
Шрифт:
— Я был уверен, что до того; как предпринимать какие-либо шаги, вы прочли его, — заметил я. — Не будете же вы утверждать, что сунули его в ящик стола и забыли.
— Конечно, я прочёл его, вернее, то, что можно было прочитать. Только сравнительно небольшая часть записей сделана на английском языке. Остальное — шифр. Но даже то, что я прочёл, для меня непонятно и, к тому же, совсем со мной не связано. Вы сами просмотрели его: это не более, чем дневник, который вёлся нерегулярно. К тому же он настолько зашифрован, что смысла в нём не намного больше, чем в самом шифре, который для этого использовался. Ну и, конечно,
— По-видимому, это что-то вроде семейных записей, — предположил я, — которые велись из поколения в поколение. Там не упоминаются какие-либо имена или места?
— Взгляните на него ещё раз, Лиджен, — продолжал Фостер. — Может, вы заметите ещё что-нибудь необычное, помимо того, что мы уже обговорили.
Я снова перелистал дневник. В толщину он был не более дюйма, но по весу — тяжёл, на удивление тяжёл. В нем было множество страниц. Я бегло пролистал не одну сотню мелко исписанных листов, и всё-таки дневник был заполнен меньше чем наполовину. То здесь, то там я пробегал глазами отдельные записи:
“4 мая 1746 года. Путешествие было неудачным. Мне нужно оставить это направление поисков…”
“23 октября 1790 года, Высота западного Барьера увеличена на локоть. Костры теперь горят каждую ночь. Неужто их дьявольскому упорству не будет предела?”
“19 января 1831 года. Я возлагаю большие надежды на филадельфийское предприятие. Нетерпение — вот мой самый большой враг. Все приготовления к Переходу завершены, и все же я должен сознаться, что чувствую некоторую тревогу…”
— Здесь немало странного, помимо самих записей, — заметил я. — По идее, эта вещь должна быть старой, однако качество бумаги и переплёта превосходит всё, что я видел до сих пор. Да и почерк слишком изысканный для гусиного пера…
— Перо закреплено там, на корешке, — сказал Фостер. — Им и писали.
Я осмотрел корешок, вытащил оттуда тонкую ручку и взглянул на Фостера.
— Кстати о необычном, — сказал я. — Не каждый день можно встретить подлинно антикварную шариковую ручку раннего колониального периода…
— Не спешите с выводами, пока не узнаете всего, — вставил Фостер.
— И двести лет на одном стержне — неплохо, — закончил я.
Я ещё раз перелистал дневник и бросил его на стол:
— Кто кого дурачит, Фостер?
— Дневник был подробно описан в официальном документе, копиями которого я располагаю. Упомянуты и бумага, и переплёт, и перо. Даже процитированы некоторые записи. Соответствующие органы изучили его достаточно тщательно, пытаясь выяснить мою личность. Они пришли к такому же выводу, что и вы: это — дело рук сумасшедшего. Но все в том, что тогда он выглядел точно таким же, каким вы видите его сейчас.
— Ну и что? Значит, дневник был сфабрикован во время войны. И что это доказывает? Я готов согласиться, что ему шестнадцать лет…
— Вы не понимаете, Лиджен, — сказал Фостер. — Я говорил вам, что пришёл в сознание в военном госпитале во Франции. Но то был госпиталь союзных экспедиционных войск. И произошло это в 1918 году.
ГЛАВА II
Я скосил глаза на Фостера. Он не был похож на психа…
— Вы выглядите чертовски бодрым для семидесятилетнего старичка, — съязвил я. — Вот всё, что я могу сказать.
— Вас удивляет моя молодая внешность. А какова будет ваша реакция, если я вам скажу, что сильно постарел за последние несколько месяцев? И что год назад я без малейшего труда мог сойти за молодого человека не старше тридцати?..
— Боюсь, что мне трудно будет вам поверить, — заявил я. — И извините, мистер Фостер, ко я нисколько не верю в вашу историю с 1918 годом. Это невозможно. Это…
— Я знаю, фантастично. Но давайте на минутку вернёмся к дневнику. Посмотрите внимательно на бумагу. Её исследовали эксперты, и она их озадачила. Попытки провести химический анализ закончились неудачей — они не смогли взять опытный образец. Бумага не поддаётся растворителям…
— Не могли взять образец? — перебил я. — Нужно было просто оторвать уголок листа.
— Попытайтесь, — предложил Фостер.
Я взял дневник и потянул за край одного из чистых листов, потом крепче сжал бумагу пальцами и дёрнул. Она не поддавалась. Я взялся поудобнее и дёрнул ещё раз. Бумага была подобна тонкой, прочной коже, разве что она совершенно не растягивалась.
— Ничего себе, прочная, — удивился я.
Я вытащил свой перочинный нож, открыл его и провёл остриём по краю листа — никакого эффекта. Я подошёл к комоду, разостлал на нём один из листов дневника и попытался пилить его, налегая на нож всем своим весом, потом, размахнувшись, с силой ударил сверху вниз остриём по бумаге. На листе не осталось ни малейшего следа. Я спрятал нож в карман.
— Вот это бумага, мистер Фостер! — восхитился я.
— Попробуйте разорвать переплёт, — предложил Фостер, — Поднесите горящую спичку. Выстрелите в него, если хотите. Ничто не оставит следа на этом материале. Послушайте, Лиджен, вы ведь умеете мыслить логически. Есть ли в этом что-нибудь, выходящее за рамки повседневного опыта, или нет?
Я сел и поискал у себя сигареты, которых как всегда не было.
— И что это доказывает? — спросил я.
— Только то, что дневник — не простая подделка. Перед вами вещь, которую нельзя отвергнуть как некий плод фантазии, Дневник существует. И это наша главная отправная точка.
— И куда мы от неё пойдём?
— Есть ещё один фактор, который следует проанализировать, — продолжал Фостер. — По-видимому, когда-то в прошлом я нажил себе врага. Кто-то или что-то систематически охотится за мной.
Я попробовал рассмеяться, но это прозвучало явно не к месту.
— А почему бы вам не сесть спокойно и дождаться, пока это нечто не настигнет вас? Может, оно вам объяснит, что всё это значит, — пошутил я.
Фостер покачал головой.
— Все началось почти тридцать лет назад. Как-то ночью я ехал за рулём автомобиля из Олбани, штат Нью-Йорк, в южном направлении по длинному, прямому участку дороги. Вокруг не было ни единого жилища. Я заметил, что меня преследуют огни. Нет, не фары автомобиля, а какие-то огни, пляшущие над полем вдоль дорога. Они двигались с большой скоростью, постепенно обогнали меня и сосредоточились впереди, держась вне досягаемости света фар. Я остановился, не придавая этому большого значения, просто из любопытства. Мне захотелось разглядеть их получше. Я включил фару-искатель и направил её на эти огни. Они рассеялись во вес стороны, как только на них упал луч. Штук пять исчезли, а остальные начали приближаться. Я принялся их методично уничтожать. Все сопровождалось каким-то звуком, похожим на тонкое жужжание. Потом я почувствовал запах серы, и меня вдруг охватил страх, смертельный страх. Последнего я поразил лучом всего в десятке футов от машины. Мне трудно описать весь ужас, который я испытывал в тот момент…