Ниже ада
Шрифт:
— Эй! — Гринько несильно потряс неучтивицу. — Ты чего молчишь?
Вместо ответа девушка безвольно завалилась на бок и, шурша защитным костюмом, тихо съехала на пол.
— Ты чего?! Ты чего? — Юноша пришел в замешательство, а следом пришел страх. Секундное колебание — предпринять что-то самому или немедленно звать помощь? — и напуганный Славик бросился к соседнему боксу, откуда раздавались голоса сразу нескольких «волчиц».
Потерявшей сознание девушкой была Ксюша Стрела. Опознали ее по нашивкам на «защитнике», а вот по лицу вряд ли кто из соратниц смог бы узнать красавицу Стрелку — под стянутым противогазом никакого лица не оказалось, лишь жуткая помесь опухоли, изрытой многочисленными мерзко
— Господи Всемогущий!
— Она жива?!
— Пульс есть, но очень слабый.
— Что это вообще за дрянь?!
— Я видел, ей на кожу жидкость попала. — В женскую многоголосицу робко вмешался единственный представитель мужского пола. Под общими взглядами Славик окончательно смутился и спешно забормотал: — Ну, когда она «кирпичника» дохлого кулаком разбивала, что-то брызнуло из него. Я читал, что…
— Умник, мне плевать, что ты там читал, — набросилась Никита. — Ты скажи лучше, как Ксюхе помочь!
— Я же не доктор! — взмолился Гринько, не готовый к подобному повороту событий.
Еле сдерживающая себя Никитина прорычала сквозь зубы:
— Так чего же ты медлишь, придурок яйцеголовый? Бери свои поганые бумажки и спасай мне бойца! А если не сможешь — пеняй, козья рожа, на себя: за Ксюшу я твою харю в такое же месиво превращу, без всякого «кирпичника», голыми руками. Давай, давай, поторапливайся, чего встал, как истукан?! Бегом, марш!
Однако в записях необходимой информации не нашлось — их неведомый автор ничего подобного случившемуся со Стрелой не упоминал. Славик с горечью отметил, что теперь бы мог дополнить архивный документ ценным наблюдением и предостеречь многих сталкеров от прямого контакта с омертвевшими частями кирпичника. Вот только за «ценное наблюдение» кое-кому придется заплатить очень и очень дорого, а если Никита на самом деле взбесится и исполнит угрозу относительно его физиономии… От гнева лейтенанта Никитиной Вячеслава спас генерал:
— Что ты к мальчику вяжешься? Он-то в чем виноват?
Вольф был прав, и все это понимали, но отчего-то крайним в сложившейся ситуации «волчицы» посчитали именно Гринько. Чужака.
Импровизированная мини-колонна из мотоцикла-разведчика и армейского грузовика без всякой помпы и былой радости покинула гаражный комплекс и выехала на Объездную дорогу. В кузове «Урала» в свой последний путь направлялась умирающая Ксения Стрельникова — настоящий боевой товарищ и проверенный друг… совсем молоденькая, жизнерадостная и жизнелюбивая девчонка… Никита, глотая бессильные слезы и стараясь не обращать внимания на притихшего в углу кабины Гринько, крепко прижалась к ведущему многотонную махину Генриху. Девушка мешала вновь постаревшему генералу управлять железным монстром, однако он лишь ласково обнимал ее, да еще крепче прижимал к себе.
Иллюзорное предчувствие легкого и ненапрягающего путешествия, возникшее было при виде хорошо пережившей длительную консервацию автотехники, улетучилось без следа. Ни старенький, но надежный мотоцикл, ни проверенный временем грузовик помочь Стреле не могли. У Вольфа оставалась маленькая надежда, что боевое железо, которому он так привык доверяться в военном прошлом, убережет хотя бы других девочек. Однако и этой надежде не суждено было сбыться.
Серая мгла над Поясом Щорса не была повсеместной. Кое-где она расступалась, обнажая трупы многоквартирных домов. Маркус различал натыканные повсюду однотипные пятиэтажки, иногда перемежающиеся «низкорослыми» блоками детских садиков и школ.
Но что поражало Тевтона, так это полное, абсолютное отсутствие хотя бы малейших признаков жизни — ни движения, ни даже намека на него. Время будто застыло, попав в плен к зыбкой, угрожающей тьме. Открывающаяся сверху картина казалась фотографией — старой, выцветшей, померкшей и, самое главное, мертвой. Все запечатленное неведомым фотографом давно исчезло, стало пылью, сохранившись
Подобное ощущение возникало у Маркуса при виде одного-единственного уцелевшего снимка родителей. Кадра, выхваченного из их жизни и плененного равнодушным глянцем. На снимке оба улыбались, тесно прижавшись друг к другу. Такие счастливые, беззаботные… Мама уже носила в своем чреве их единственного наследника, долгожданного сына… Портрет есть, а родителей давно нет, и только Маркусу дано воспоминаниями и неутихающей любовью вернуть — на долю секунды, на неизмеримый квант времени — этих единственно важных людей из небытия. Придать им, исчезнувшим, смысл, значение, сказать запоздалое «спасибо» и… не услышать, но почувствовать где-то на грани сознания и фантазии: «Мы любим тебя»…
Но некому насытить кварталы, укутанные мглой хотя бы тенью памяти. Сиротливая часть города. Ненужная, забытая, всеми брошенная. Может, оттого и мстит она всем, кто не разучился дышать? Только лютой ненавистью и питает свое призрачное существование, только ею и удерживается от неизбежного падения в ад забвения…
Гера Кабан заголосил визгливо, совсем по-бабьи:
— Снизу что-то летит!
В следующее мгновение Тевтону показалось, что по вертолету ударил гигантский кулак, словно разбуженный древний титан пытался прихлопнуть надоедливо жужжащую стальную муху. Машину резко подбросило вверх. Дальний от Маркуса борт смяло, а здоровенный кусок обшивки просто вырвало из боковины Ми-8, унеся с собой в зияющий провал всех, кому не посчастливилось сидеть с той стороны. Раненая «небесная птица» надсадно взвыла заходящимися в агонии двигателями и вдруг затихла. Лишь лопасти по инерции продолжали со свистом разрезать воздух, но это был единственный звук — шумные, страшно грохочущие движки онемели. Изгоняемая из чуждой человеку и его механическим созданиям стихии, изуродованная махина сделала полный оборот вокруг своей оси, а потом, на мгновение застыв, камнем устремилась навстречу немилосердной земле, теряя винты.
Внутри у Маркуса все сжалось, дикий ужас сковал бешено бившееся сердце, и лишь одна-единственная мысль заполнила собой воющее от ожидания неминуемой смерти сознание: «Сейчас будет выламывать кости, разрывать на куски. Выламывать и разрывать…» Но всемогущая судьба пожалела Тевтона.
Искалеченная туша Ми-8 не достигла убийственной поверхности, врезавшись в плоскую крышу высоченного дома. Извергая снопы искр и пламени, сшибая все на своем пути, она на брюхе понеслась по горизонтальной поверхности, легко преодолела несколько десятков казавшихся спасительными метров и, не удержавшись, соскользнула с края высотки. Последний приют пришелец из прошлого, краса и гордость ВВС сгинувшей великой страны, нашел на вершине соседней, чуть более низкой, многоэтажки.
Маркус, повиснув на ремнях и не веря удаче, лихорадочно ощупывал себя. Жив! И, похоже, цел! Совсем рядом точно так же болтались двое — Петрик, верхняя часть головы которого, удерживаясь на лоскутах кожи, с противным звуком соударялась с оставшимся на привычном месте подбородком, и Ираклий, внешне практически не пострадавший. Однако и он катастрофы не пережил: тонкий и длинный железный брусок прошил тело насквозь, снизу вверх, и намертво застрял в районе шеи. Сегодня старуха с косой славно порезвилась…
Брезгливо оттолкнул трупы, заливающие его кровью, Тевтон щелкнул карабином и осторожно освободился от пристежных ремней. Приземлился Маркус на противоположный борт, на который при финальном кульбите завалился многострадальный вертолет.
Первым делом он отправился в кабину пилотов, вернее в то, что от нее осталось. Сидевший слева, а теперь оказавшийся снизу летчик погиб — вдавившееся при ударе железо расплющило беднягу, а теперь еще и нарождающийся огонь пока робко, опасливо пробовал на вкус изуродованные останки. Зато второй еще дышал. Маркус сорвал с него гермошлем и хлесткими ударами по щекам привел в чувство. Пилот, не открывая залитых кровью глаз, застонал: