Низшая раса
Шрифт:
От Китайгородской стены до Старой площади и Лубянки тянулись трущобы. В самом центре города! На Лубянской площади, заваленной навозом, стояла "Шиповская крепость" – дом генерала Шипова, эксцентричного богача, сдававшего комнаты в этом доме всем желающим бесплатно – хоть по сотне человек в одну каморку набивайся. Само собой, "Шиповская крепость" превратилась в криминальный притон. Здесь гнездились "иваны" или "деловые" – грабители. Награбив, они на рассвете развозили добро и шмотки (зачастую – с кровавыми следами) по лавчонкам Старой и Новой площадей. Днём эти же лавки принимали "розницу" от карманников: часы и носовые платки. Здесь же продавались и сорванные с голов прохожих шапки. Ходить
Московское филантропическое общество, получив в распоряжение дом Шипова, населило его тоже сбродом – только с паспортами. И там обосновались подпольные мастерские по перешивке краденых вещей. Квартиры в доме снимали базарные торговки с сожителями, которые делили эти квартиры перегородками на углы и койки, сдавая их в субаренду. В одной квартире жило человек по тридцать. Соответствующего контингента.
"Первая категория торговок являлась со своими мужьями и квартирантами на толкучку чуть свет и сразу успевала запастись свежим товаром, скупаемым с рук, и надуть покупателей своим товаром. Они окружали покупателя, и всякий совал, что у него есть: и пиджак, и брюки, и фуражку, и бельё.
Всё это рваное, линючее, ползёт чуть ли не при первом прикосновении. Калоши или сапоги кажутся подклеенными или замазанными, чёрное пальто окажется серо-буро-малиновым, на фуражке после первого дождя выступит красный околыш, у сюртука одна пола окажется синей, другая – жёлтой, а пол-спины – зелёной. Бельё расползается при первой стирке. Это всё "произведения" первой степени шиповских ремесленников, "выдержавших экзамен" в ремесленной управе.
"Чуть свет являлись на толкучку торговки, барахольщики первой категории и скупщики из "Шипова дома", а из желающих продать – столичная беднота: лишившиеся места чиновники приносили последнюю шинелишку с собачьим воротником, бедный студент продавал сюртук, чтобы заплатить за угол, из которого его гонят на улицу, голодная мать, продающая одеяльце и подушку своего ребёнка, и жена обанкротившегося купца, когда-то богатая, боязливо предлагала самовар, чтобы купить еду сидящему в долговом отделении мужу.
Вот эти-то продавцы от горькой нужды – самые выгодные для базарных коршунов. Они стаей окружали жертву, осыпали её насмешками, пугали злыми намёками и угрозами и окончательно сбивали с толку.
– Почём?
– Четыре рубля, – отвечает сконфуженный студент, никогда ещё не видавший толкучки.
– Га! Четыре! А рублёвку хошь?
Его окружали, щупали сукно, смеялись и стояли все на рубле, и каждый бросал своё едкое слово:
– Хапаный! Покупать не стоит. Ещё попадёшься! Студент весь красный… Слёзы на глазах. А те рвут…
Рвут…
Плачет голодная мать.
– Может, нечистая ещё какая!
И торговка, вся обвешанная только что купленным грязным тряпьём, с презрением отталкивает одеяло и подушку, а сама так и зарится на них, предлагая пятую часть назначенной цены.
– Должно быть, краденый, – замечает старик барышник, напрасно предлагавший купчихе три рубля за самовар, стоящий пятнадцать, а другой маклак ехидно добавлял, видя, что бедняга обомлела от ужаса:
– За будочником бы спосылать…
Эти приёмы всегда имели успех: и сконфуженный студент, и горемыка-мать, и купчиха уступали свои вещи за пятую часть стоимости, только видавший виды чиновник равнодушно твердит своё, да ещё заступается за других, которых маклаки собираются обжулить. В
…Начиная с полдня являются открыто уже не продающие ничего, а под видом покупки приходят в лавочки, прилепленные в Китайской стене на Старой площади, где, за исключением двух-трёх лавочек, все занимаются скупкой краденого…"
Вот что писал знаменитый дядя Гиляй. Обратите внимание: так вели себя на рынке не какие-то азербайджанцы или чечены, не узбеки и не таджики, а самые что ни на есть русские. Этнически и расово чистые.
Мошенническая толкучка занимала всю Старую площадь (между Ильинкой и Варваркой) и отчасти – Новую площадь. По одну сторону – Китайская стена, по другую – ряд высоких домов, в нижних этажах коих – лавки одежды и обуви. "И здесь, так же как на Сухаревке, насильно затаскивали покупателя. Около входа всегда галдёж от десятка "зазывал", обязанностью которых было хватать за полы проходящих по тротуарам и тащить их непременно в магазин, не обращая внимания, нужно или не нужно ему готовое платье… А если удастся затащить в лавку, так несчастного заговорят, замучат примеркой и уговорят купить, если не для себя, так для супруги, для деток или для кучера…" – свидетельствует Гиляровский.
Обман здесь царил на каждом шагу: Москва жила под девизами "Не обманешь – не продашь", "На грош – пятаков купить". Покупателям впаривали обувь на бумажных подмётках, а когда они спустя несколько дней являлись в ту же лавку с претензиями на обмен товара, их охаивали: ишь, сам купил это невесть где – а нас, честных торговцев, надуть пытается. У нас брал? Да знать мы тебя не знаем, и товар – не наш! А общепит тех времён? В большинстве "народных" трактиров в районе Трубной площади, Хитровки и Старой площади Гиляровский заказывал лишь запечатанную водку да калёные яйца в скорлупе: от всего прочего можно было запросто отравиться или схлопотать инфекционную болезнь.
"В то время был большой спрос на описание жизни трущоб, и я печатал очерк за очерком, для чего приходилось слоняться по Аржановке и Хитровке. Там я заразился: у меня началась рожа на голове и лице, температура поднялась выше сорока градусов. Мой полуторагодовалый сын лежал в скарлатине, должно быть, и её я принёс из трущоб. На счастье, мой друг доктор А.И. Владимиров, только что окончивший университет, безвыходно поселился у меня и помогал жене и няне ухаживать за ребёнком. У меня рожа скоро прошла, но тут свалилась в сыпном тифу няня Екатерина Яковлевна, – вошь я занёс, конечно, тоже с Хитрова рынка…" – свидетельствует Владимир Гиляровский. Причём рассказывает он это о Москве конца 1880-х годов.
Но это ещё цветочки. В старой Москве вас могли ограбить догола ночью. Пристукнуть – и труп спустить в уличный колодец, ведущий в текущую под землёй в трубе (с екатерининских времён) Неглинку. В районе Трубной площади бытовала масса самых грязных притонов и борделей. Здесь неосторожного могли запросто опоить снотворным, обчистить – и выбросить на улицу, а то и в ту же Неглинку. Когда эту речку в трубе чистили, то часто находили в ней человеческие кости. Неглинка в дождливое время из-за хронической засорённости трубы периодически затапливала Неглинный проезд, одноимённую улицу и часть Трубной площади, причём вода заливалась в окна первых этажей домов. (Окончательно проблему Неглинки решат лишь при Сталине.) Нормальных канализации и водопровода в Москве до советских времён просто не имелось. Богатые домовладельцы, чтобы не вывозить фекалии, мочу и нечистоты из своих сортиров бочками, тайно прокладывали в Неглинку подземные стоки, а уж Неглинка всё это выносила в Москву-реку. Как всё это воняло – рассказывать не надо.