Ночь коротка
Шрифт:
Вот. Мне дали курпачу1, и я начал у них жить.
Только не хочется об этом вспоминать, такая это страница жизни, что ничего на ней интересного не написано. Что может быть интересного, когда тебя каждый день называют “Январжон”, заставляют в поле вместе с их мужчинами работать. А спать кладут в одной комнате с Фатимой, потому что, оказывается, в их доме есть какие-то родственники, которые считают, что я действительно Январжон и поэтому, чтобы они не разочаровались, меня надо класть с Фатимой. Это было особенно
Вообще-то я у них так на поле уставал, что ночью просто спал. Один раз только проснулся. Весна разбудила, наверное. Ночь в конце весны была, весна там другая, не как у нас, все цвело очень неторопливо. И деревьев у них много росло, я до этого столько веток разных даже в кино не видел. Проснулся, лежу, луна сквозь яблоню в комнату лезет, глаза щекочет. Чувствую, а там, куда мне нельзя смотреть, Фатима тоже не спит. Наверное, своего настоящего Январжона вспоминает, по его рукам, туловищу и ногам скучает (по лицу, думаю, нет — не такое уж оно у него прекрасное).
Потом всхлипнула. Один раз всхлипнула и другой раз тоже. Я не выдержал, говорю: здравствуйте. Она молчит, ждет, наверное, что я ей еще чего-нибудь приветственное скажу. Я осмелел и сказал. Что-то о луне. А дальше во мне какой-то юморист проснулся, я начал шутить. Фатима не всхлипывала, слушала, хотя смеяться боялась, только там, где смешно, “о-ой” шептала. Я очень хотел на нее посмотреть. Нет, днем я ее тысячу раз видел, и с веником, и с шитьем, и как на поле приходит. Ночью не видел. Ночью женщина всегда интереснее.
И тут чувствую, страшная вещь, движение со стороны Фатимы началось, одеялом зашелестела. Я сразу замолчал, замерз, кожа как будто не своя сделалась, от постороннего человека перешитая. Закусил на всякий случай курпачу, жду.
* * *
Раз — пальцем мне в спину.
Я молчу, курпачу покусываю. Палец постоял-постоял у меня на спине, потом кружочек сделал. И голос: это что?
Это, говорю, буква.
Улыбнулась, там, за спиной. Не знаю, как можно простую улыбку услышать, но я точно услышал.
Потом говорит: да, буква. А какая, угадаете? Я угадал: “о”.
За спиной задумались. Потом еще букву на том же месте начертили: а эта?
Моя спина превращалась в тетрадку, представляете...
А эта? А эта буква? Потом слова стала писать глупые: дом, самолет, кошка. Я все благополучно отгадывал, кроме одного. Когда она два слова начертила по-русски. Начинались они на ребре, потом шли по лопатке, через позвоночник перешагивали и на соседней лопатке заканчивались. Я долго не мог прочесть: нос… ночь… Потом прочел:
“Ночь коротка”.
Что эта “ночь” означает? Ничего не означает, это песня. Одна пожилая женщина по радио пела.
И еще что-то на коже пишет.
Потом ка-ак спросит: Январжон-ака, а это какая буква?
Я перестал дышать и говорю: эй, сестра, какой я Январжон?! Я — совсем не Январжон! Вы же правду знаете, не надо — как все!
Она: это вы правды не знаете, поэтому вы — Январжон. Я заволновался: сейчас к вам лицом повернусь, вы свою ошибку поймете.
Она успела снова заплакать: нет, нет, прошу не поворачиваться.
Короче, ей, когда Январжона сватали, не ту фотографию сунули. Другой на фотографии парень был вместо Январжона. Парень — элегантный, а Январжон — сами знаете какой. Она на этого элегантного согласилась, а потом, когда ее к настоящему Январжону доставили и она все увидела, как и что у него там на лице, ей плохо стало. Она — к родне плакать: это не тот человек! Родня руками замахала: тот, тот, тот! Он, говорят, и на карточке был, и, смотри, какой парень положительный, сундук приданого. И сами около этого сундука сидят.
Замолчала. Потом говорит: извините, ничего не могу поделать, тот парень на карточке на вас очень похож был. У него глаза добрые были и улыбка такая добрая, почти как у вас. А у вашего брата всё не такое. За это он меня бил.
И продолжает на моей спине что-то писать. Что я написала?
Я сделал вид, что думаю.
Потом говорю: любовь.
Нет, нет, я не это писала! Это, отвечаю, обязательно это!
Нет, не это!
И вдруг замолчала. И я тоже замолчал. А пол заскрипел.
Смотрю, где от луны на стене белый отпечаток, тень появилась. Я сразу догадался, что это одна из дозорных старух пришла, которые наши с Фатимой отношения по ночам караулят.
Эта тень, то есть старуха, была самая непонятная из всех родственниц, всегда молчала, кажется, у нее в голове не все на месте было. Ее очень уважали. Теперь она стояла и внимательно подслушивала. Я подумал, что она может нас сейчас убить. И засунул голову под курпачу. Это было немужественно по отношению к Фатиме, которая себя курпачой защитить не догадается.
Волнуясь за Фатиму, приподнял край, смотрю. Нет, тень была на своем месте. Потом качнулась и побежала от нас, говоря непонятно кому: голуби! голуби! Еще раз: голуби!
Я вспотел, она этими голубями сейчас всех разбудит. Но голос у старухи был маленький, дохлый, народ крепко спал, никто не услышал. Завтра они ее, конечно, услышат. И нас с Фатимой убьют или еще хуже что-нибудь придумают.
Фатима-хон2, тихо позвал я.
Она молчала.
Фатима-хон, они завтра нас убьют, знаете?