Ночь не наступит
Шрифт:
— Я сказала, что я сотрудница отделения.
— Сказали? — он продолжал методично и жестко массировать ее тело, уже становящееся горячим. — А еще что сказали?
— Что этот... Гартинг — никакой не дипломат... а бывший провокатор... студентом сотоварищей выдавал... а теперь в заграничном сыске... все сказала! — она всхлипнула, успокаиваясь.
Додаков почувствовал, как каменеют его руки.
— И обо мне сказали? — понудил он.
При всей своей подавленности Зиночка уловила в голосе Виталия Павловича что-то такое, что заставило ее насторожиться и удержать правду:
— Нет, не сказала...
— Но о Гартинге все?
— Да! —
— Ванна уже готова, — он накинул на нее халат. — Идите.
Подполковник проследил за ее бесформенной фигурой, за узкими щиколотками, мелькавшими из-под полы халата, и с удивлением подумал, что не испытывает к этой женщине никакого влечения. И одновременно ощутил смутную тяжесть еще до конца не осознанной опасности.
Шум струй в ванной смолк. Послышались легкие плескания. И опять Додаков равнодушно представил, как нежит себя Зиночка в горячей воде.
Она соврала. Она сказала студенту обо всем. Этим же утром об истинной роли Додакова узнают все единомышленники Путко. И задание рухнуло... Но это еще не главная беда. Самое страшное: они узнают о Гартинге — не только о его настоящем, но и о тщательно законспирированном прошлом. О тайне, которая была доверена Додакову директором департамента. Виталии Павлович был не прочь отомстить подлецу чужими руками. Но если на Фонтанке станет известно, от кого они узнали, это крах. Конец карьере, в шею из корпуса, из департамента, а то еще суд и каторга. Ибо нет более тяжкого должностного преступления, чем разглашение агентурной тайны!..
Действовать! Действовать — и немедленно, не заботясь о последствиях, которые в любом случае несоизмеримы с реальной опасностью!..
Додаков приоткрыл дверь в ванную. На него пахнуло сырой духотой. Он увидел раскрасневшееся лицо Зиночки, по подбородок погруженное в пену. Женщина блаженно улыбалась.
— Отдыхайте. Поговорим утром, — деловито сказал он. — Спокойной ночи.
И вышел из номера, предусмотрительно заперев дверь снаружи.
У себя в комнате он быстро скинул халат, облачился в костюм. Достал из чемодана пистолет, привычным движением вынул обойму, проверил, заряжена ли, и так же привычно, ладонью, вставил ее в рукоять, послал патрон в ствол, поставил боек на предохранитель. На всякий случай проверил и второй пистолет. Натянул неношеные перчатки и уже в них оттер пистолеты специальным раствором, снимающим дактилоскопические отпечатки пальцев. Положил пистолеты в карман. И, надев пальто с высоким воротником и шапку, тихо вышел из комнаты. Отель он покинул через черный ход.
Ночной фиакр довез его до Люксембургского сада. Оттуда до рю де Мадам было рукой подать. Как Додаков и предполагал, на всей улице ни души, все окна темны.
Консьержка долго не отпирала, охала, ворчала за дверью, и по ее голосу Додаков определил, что она немолода. Тем лучше: отжила свое — ведь придется убрать и ее, чтобы не было свидетелей. Он надвинул шапку на самые глаза.
— Что угодно, мсье? — выглянула она наконец в парадное.
— Разбудите, пожалуйста, жильца — русского студента и попросите его спуститься вниз.
— Вот еще! — старуха собралась захлопнуть дверь. — Буду я ночью таскаться по лестницам!
Додаков пересыпал из горсти в горсть серебряные монеты и протянул их в ладони консьержке:
— Передайте студенту: срочные известия от Красина. Запомнили? Красин.
Старуха спрятала монетки.
— Кра-син, Кра-син... Китаец, что ли?.. Так кого позвать?
— Студента. Студента из России, который живет наверху, в мансарде. Его фамилия Путко.
Она постояла, что-то соображая спросонья, ушла в каморку. Додаков услышал, как она выкладывает там его серебро и что-то бормочет. «Какого черта?.. Может, там кто-то есть? Муж?... Это уже лишнее...»
Консьержка вернулась:
— Так нет же его, студента верхнего. Час, как уехал. Просил всю его почту собирать, — она повертела у носа Додакова запиской. — Я со сна-то и запамятовала.
— Куда уехал?
— А мне откуда знать?
«Все погибло...» — Виталий Павлович отступил от двери и вышел на улицу.
На Париж обрушился мощный антициклон, прорвавшийся то ли с севера, со стороны Гренландии, то ли с востока, из России. Понятие «антициклон» было в ходу только у метеорологов, а для всех остальных оно означало невиданный мороз, пронзительное ясное небо и обжигающий ветер. Дороги покрылись коркой наледи, пар поднимался от Сены, и выхолодило дома, чьи стены больше были приспособлены для защиты от жары и духоты, чем от стужи. Словом, Париж был застигнут врасплох, и ничто, начиная от каминов и кончая модой, не в силах было противостоять ему.
Гартинг сидел в кресле, стараясь не прикасаться к холодным подлокотникам и спинке. Голландка не могла обогреть кабинет. Аркадий Михайлович велел подать кофе, добавил в чашку ликеру и теперь, просматривая утренние газеты, маленькими глотками попивал согревающий напиток.
Заведующий ЗАГ предвидел, что без огласки не обойтись. Как он имел осведомителей в каждой группе эмигрантов, так и отделы скандальной хроники столичных газет располагали платными инкогнито-информаторами и в парижской полиции, и в префектуре, и в прокуратуре. Конечно, он предпочел бы всю операцию провести шито-крыто. Но, понятное дело, свобода печати, конкуренция и прочее.
Насторожило его другое: все газеты, за исключением самых правых — «Либерте» и «Л’Эклер», рассказывая об аресте на вокзале Норд, называли Валлаха русским революционером и дружно утверждали, что он и его дама схвачены парижской префектурой по наущению российской политической полиции. А в заметке, помещенной в «Ле Журналь» под заголовком: «РУССКИЙ ВАЛЛАХ. Его искали в течение 2-х лет!» даже говорилось:
«Мсье Бэн, помощник начальника русской политической полиции в Париже, дал знать своему правительству о местопребывании Валлаха. Этот последний закупал для революционеров снаряды, бомбы, ружья и револьверы...»
Гартинг пришел в ярость: в первой же строке заметки оглашались сведения, какими французские власти располагать не могли. Утечка информации шла из самой ЗАГ.
Прежде всего необходимо было выяснить, кто этот подлый предатель? Им может оказаться любой из всей этой своры подонков, окружающих Гартинга: стоит повертеть у их носа пачкой хрустящих бумажек. Ростовцев? Нет, сам себя он продавать не будет... «Пьер», «Серж», «Вяткин»?.. Они не в курсе дела, да и сейчас не в Париже. Скорее всего, кто-то из штатных сотрудников. Кто же?.. Не может быть, чтобы не обнаружилось нечаянного следа... Есть след! Вот она, зацепка к разгадке, — вот эта строчка в «Ле Журналы», где старший наблюдательный агент Генрих Бэн назван «помощником начальника русской политической полиции». Конечно же, она написана неспроста. Это попытка опорочить услужливого Бэна. Кому же выгодно столкнуть его?