Ночь после выпуска (сборник)
Шрифт:
В дверях появилась тень по-теневому бесшумно, тонкая, угловато-ломкая – насильственные, неверные движения незрячего существа. Человек-тень остановился на пороге, ухватился рукой за косяк. Казалось, его, потустороннего жителя, страшил этот оглушающе тихий, спящий мир. Наконец он собрался с духом и шагнул вперед – долговязый парнишка в майке и узких джинсах, тонкие ноги с неуклюжей журавлиной поступью.
Посреди лестничной площадки он снова остановился, недоуменно оглядываясь – три двери были бесстрастно глухи. Парнишка судорожно
Он спустился всего на один этаж, толкнул себя к обитой черным дерматином двери и встал, тупо уставясь. Тишина, сковывающая весь дом, сковала и его. Он словно задремал стоя, минуту, может больше, не шевелился. Наконец с усилием выпрямился и нажал на кнопку. За обитой дверью, за глухой каменной стеной послышался въедливо живой звук звонка. Парнишка зябко передернул голыми плечами и снова оцепенел. Ни шороха, ни скрипа, тяжелое молчание дома. Он вновь заставил подняться непослушную руку, на этот раз звонок долго сверлил закованную в бетон тишину.
Смачно дважды щелкнул замок, дверь приоткрылась.
– Кто тут?.. – сиплый со сна, недоброжелательный мужской голос.
– Это я… – с конвульсивным выдохом.
Досадливое короткое кряканье, выразительное, как ругательство, и обреченное. Дверь распахнулась – твердый подбородок в суточной щетине, насупленный лоб, но выражение длинного, помятого сном лица брюзгливо-кислое и голос сварливый, нерешительный:
– Опять у вас кошачья свадьба?
– Василий Петрович, я… – У парнишки судорогой свело челюсти.
– Сами покою не знаете и другим не даете…
– Я отца убил, Василий Петрович!
Василий Петрович распрямился в дверях – в сиреневой трикотажной рубашке, узкоплечий, высокий, нескладно-костистый, с заметным животиком, выступающим над полосатыми пижамными брюками. Он втянул в себя воздух и забыл выпустить, мелкие глаза стали оловянными, стылыми. А парнишка тоскливо отводил взгляд в сторону.
– Милицию бы вызвать, Василий Петрович…
И мужчина очнулся, рассердился:
– Милицию?.. Ты шуточки шутить среди ночи!.. Чего мелешь?..
– Я… его… из ружья.
За спиной Василия Петровича всплеснулся вихревой шум, вспыхнул яркий свет, мелькнули пружинно вскинутые тонкие косички, бледное лицо в болевой гримаске, тонкая рука, стягивающая ворот халатика у горла.
– Коля! Что?!
Василий Петрович попытался загородить собой парнишку:
– Марш отсюда! Без тебя!.. Без тебя!..
– Что, Коля?!
Коля молчал, гнул голову, прятал лицо.
– Сонька! Кому сказано – не суйся!
– Ко-ля!!
– Соня… Я – отца… Милицию бы…
– Папа, что он?.. Скажи, папа!
– Эдакое в чужой дом нести… Стыда у них ни на грош! – снова сварливо-бабье, беспомощное в голосе Василия Петровича.
Из глубины квартиры выплыла женщина в косо натянутом платье – спутанные густые волосы, лицо сглаженное, остановившееся, бескровная маска.
– Мама! – кинулась к ней Соня. – У них что-то страшное, ма-ма!
– Но почему он к нам? Что мы, родня ему близкая?
– Мама!!
И мать Сони слабо вступилась:
– Да куда же ему идти, Вася?
Парнишка глядел в пол, зябко тянул к ушам голые плечи.
– Василий Петрович, в милицию… позвоните.
За спиной Василия Петровича мелькнули пружинные косички, повеяло ветерком от разметнувшихся пол халатика, Соня кинулась в глубь прихожей, раздался мягкий стрекот телефонного диска.
– Алло! Алло! – высокая, на срыве колоратура. – Аркадий Кириллович, это я, Соня Потехина!.. Аркадий Кир-рил-ло-вич!.. – Всхлип со стоном. – У Коли Корякина… Приезжайте, приезжайте, Ар кадий Кириллович! Скорей приезжайте!..
Соня звонила не в милицию, а их школьному учителю.
А по темному, мокрому, пустынному городу бежала женщина в халатике, прижимая к груди ружье. Слипшиеся от дождя волосы закрывали лицо.
– Бо-ож-ж мой… Бо-ож-ж!..
Аркадий Кириллович жил неподалеку – всего какой-нибудь квартал, – но как, однако, неуклюж и бестолков бывает внезапно разбуженный человек, за десятилетия мирной жизни отвыкший вскакивать по тревоге. Пока опомнился, осмыслил, ужаснулся, пока в суете и спешке одевался – носки проклятые запропастились! – да и резво бежать под дождем в свои пятьдесят четыре года уже не мог, вышагивал дергающейся походочкой.
Дом по-прежнему спал, по-прежнему вызывающе светились лишь два окна на пятом этаже.
Из подъезда выдвинулся человек – угрожающе массивный, утопивший в плечах голову, – полуночный недобрый житель. Приблизившись вплотную, он заговорил плачущим, зыбким голосом:
– Дети – отцов! Дети – отцов! Доучили!..
– Кто вы?
– Не узнали?
– Василий Петрович! Где тут узнать.
Отец Сони Потехиной в просторной дошке с меховым воротником, делавшей его внушительно плечистым.
– Все-таки помните – и на том спасибо. Я вот вас встречать выбежал…
Натянутый на лоб берет, невнятный в темноте блеск глаз и то ли раздраженный, то ли просто раздерганный голос:
– …встречать выбежал, чтоб поделиться: был там, видел! Дети – отцов! Дети – отцов! Конец света!..
– «Скорую» вызвали?
– Нужна теперь «Скорая», как столбу гостинец. В упор разнес… В самое лицо, паршивец… Сын – в отца!
– Пошли! Вдруг да помочь можно.
– Ну не-ет! С меня хватит. Не отдышусь… А вы полюбуйтесь, вам ох как нужно! Авось да поймете, что я теперь понял.