Ночь Стилета
Шрифт:
Вот тогда из-за двери Лютого и раздались выстрелы. Страшный грохот, практически в упор. Двоих человек Роберта отбросило от двери в тот самый момент, когда они собирались ломать ее. Отбросило и кинуло на стену уже мертвых. Роберт инстинктивно отклонился, чтобы не попасть в поле обстрела, и это заняло не больше секунды; палец Роберта коснулся курка «Ланда-38», поставленного в режим автоматического ведения огня. А потом что-то прожгло его руку — скальпель, разрезая кожу, по касательной вошел в нее чуть выше кисти, видимо, вскрывая вены, потому что тут же брызнул фонтан крови, а скальпель вошел внутрь и вдоль его руки. Роберт Манукян получил еще одну металлическую лучевую кость. «Ланд-38» все же произвел один выстрел, пуля рикошетом со стены угодила в потолок, но пальцы Роберта разжались, и пистолет выпал. Пальцы разжались чисто рефлекторно, и воля здесь совсем ни при чем. Но Роберт вовсе не собирался сдаваться. Он попытался подхватить пистолет левой рукой, он даже успел нагнуться за ним, и тогда страшный удар обрушился на его голову. Роберт обмяк и сел, прислонившись к стене.
Дверь открылась. Лютый сидел в инвалидном кресле, держа перед собой «Макаров». Видимо, выстрелы и шелест начались одновременно, и люди Роберта все же успели произвести несколько выстрелов — Лютый был ранен. Всего лишь в плечо.
На полу палаты Лютого лежали Фрунзик и Сережа.
Скальпели… Вот и стало ясным происхождение этой тишины, тревожной, как холодный пот, и глухой, как предупреждение, которого не слушают. Все люди Роберта были мертвы. А он вот, с железякой в руке, остался жить. Вот как иногда выходит…
Роберт поднял голову и посмотрел на человека, стоящего над ним.
Облизнул тубы. Выстрелы… Ну что, давай теперь добивай меня. Твоя взяла, так вот вышло. Внизу есть еще его люди. Но ведь внизу есть не только они. И тогда Роберт услышал то, что поразило его не меньше шелеста металлических стрел, летающих скальпелей, на мгновение застывающих в воздухе.
— Мы не хотели никого убивать, — произнес человек, стоявший над ним.
— Вы сами виноваты. Я надеюсь, ты не истечешь кровью и выживешь. Тогда скажи Монгольцу, что сегодняшние покушения не имеют к нам никакого отношения. Лютый здесь ни при чем.
— Скажи, — прозвучал хриплый голос Лютого, — что мы сожалеем о том, что сейчас произошло. Надо все остановить. Скажи, что Лютый… — он помолчал, словно подыскивая нужное слово, — …просит о встрече. Личной встрече. Хватит уже глупостей. И еще: скажи, что о Тигране я скорблю, сам недавно потерял брата. Это все.
— Еще нет, — сказал человек, стоявший над Робертом. — Сколько человек внизу и где они?
Роберт молчал.
— Хватит, больше никаких смертей, — сказал тот человек. — Я жду. С этим надо заканчивать. Мы сейчас просто уйдем.
Роберт снова облизнул губы и проговорил, глядя Лютому прямо в глаза:
— Поклянись…
— В чем?
— Тигран, — Роберт был слаб, кровотечение оказалось очень сильным, — и… Монголец…
— Клянусь. Чем у вас положено?
— Хлебом… но… клянись, чем у вас…
— Клянусь собственной матерью… клянусь хлебом, — произнес Лютый. — Так пойдет?
— Там трое внизу у главного входа. Обойдите его…
А к ним уже бежали перепуганные медсестры и врачи, в лифтах поднимались охранники.
Игнат быстро взял кресло Лютого и покатил его к грузовым лифтам дежурного входа. Роберт провожал их взглядом, а потом все перед его глазами начало дрожать, растворяться, пока две удаляющиеся фигурки не поглотила синева, окружившая Роберта. Синева, которую в последний раз он видел, когда был ребенком.
Часть третья
НИТЬ НАЧИНАЕТ РАСПУТЫВАТЬСЯ
1. Вика: Время радости
Создатель психоанализа, дедушка Зигмунд Фрейд, был в чем-то похож на Карла Маркса. Оба пытались расщепить темное ядро мотивов человеческой деятельности, оба оказались нетерпимыми максималистами в прописывании своих рецептов, оба обнаружили в человеческой душе лишь свое черное зеркало и, уже глядя в него, строили собственные теории. Теории предполагали устранение черных зеркал. В итоге каждая из теорий, принеся с собой легкий терапевтический эффект, все же явилась своего рода руководством по созданию людей-зомби.
В свое время Вика интересовалась трудами обоих классиков. В свое время она сделала научную работу, в которой присутствовали сравнительный анализ и мысль о внутреннем единстве теорий обоих почтенных старцев.
Потом Вика послала все к черту.
У нее были роскошные длинные ноги и тяжелая копна волос, заставляющих воздух вокруг нее звенеть, а сердца пациентов дедушки Фрейда биться учащенней.
Эта близкая к критической суперсексапильность уже принесла Вике немало предложений, иногда тонко завуалированных, иногда откровенно непристойных, но и эти предложения она послала к черту!
Она обладала ярким, по-мужски логичным умом и веселым, авантюрным характером, что также принесло ей некоторые материальные блага, заставляющие пациентов Карла Маркса зло смотреть ей вслед. Но этих Вика послала к черту еще раньше.
Вика делала себя сама, не рассчитывая на удачное замужество или эксплуатацию своих неоспоримых женских достоинств. Она не ставила перед собой этих целей, но в итоге цели эти оказались достигнутыми. К двадцати пяти годам Вика уже кое-что стоила, а одним ранним утром — ей тогда уже исполнилось двадцать шесть, а выглядела она едва на девятнадцать — история Золушки сама постучалась к ней в дверь. Вика помнила это утро в деталях, вплоть до мелочей.
Наверное, это было ее лучшим утром в жизни. А ночи, последовавшие за ним, были ее единственными настоящими ночами. Вплоть до того рокового дня, когда все неожиданно кончилось.
С момента своего рождения и вплоть до пяти лет Вика ни разу не слышала родную речь, более того, она даже не догадывалась, что где-то далеко может находиться ее настоящая родина и что на этой родине есть такое чудо, как снег.
Вика родилась в одном из самых удивительных мест на земле, недалеко от той точки, где смешивали свои воды волны двух океанов. Город, где она родилась, стоял на краю света. Краем света являлась большая бухта, в которую сбегала красивая гора, называемая Тейбстол, дальше начиналось море, синева которого осталась с Викой навсегда, а между морем и горой стоял тот самый город на мысу — Кейптаун. Это позже Вика выяснила, что Кейптаун находится в Южно-Африканской Республике, это позже она узнала, что государство СССР в то время не поддерживало с ЮАР — страной апартеида — никаких отношений, но что делал ее отец в столь необычном месте, для Вики так и осталось загадкой.
Нет, конечно, она догадывалась. Потому что после Кейптауна был Нью-Йорк, и только потом — Москва, где Вика впервые увидела настоящий снег и услышала родной язык.
«Мой папа — шпион», — могла бы написать Вика в одном из своих школьных сочинений. Но во-первых, в школе, где она училась, это вряд ли кого бы особенно потрясло, а во-вторых, говорить об этом ей было запрещено. Как и другим детям, у которых у всех была одна общая тайна и в которую они играли, пряча ее от взрослых.
В старших классах она уже знала, что место, где работает папа, называется ГРУ — Главное разведывательное управление — и что папа стал недавно генералом и вроде бы очень важной шишкой. Вика получила прекрасное образование, венцом которого стали Институт стран Азии и Африки при МГУ имени Ломоносова и аспирантура, что неожиданно — на кафедре психологии.