Ночь Стилета
Шрифт:
Что же при опознании тела могло так сильно напугать Наталию Смирнову?
Но есть и более важный вопрос: что творится с ним, с Примой, что за смутное ощущение не дает ему покоя? Почему он так внутренне напрягся, получив известие о новой жертве Железнодорожника? И прежде всего почему он так боится, что этой новой жертвой окажется Наталия Смирнова?
Что-то происходит вокруг Примы, вокруг матерого сыскного пса, еще не утратившего своего чутья и мертвой хватки. И если в этом круге событий исчезнет звено Наталии Смирновой, то все покатится к чертовой матери. Вот, наверное, что и творится. Даже не совсем так — если Наталия Смирнова
Что-то внутри его головы покатится тоже, и от язвенных кровотечений не спасет уже никакой Кисловодск, потому как это темное безумие, плещущееся пока снаружи, переселится внутрь Примы…
Чутье профессионала не дает ему покоя? И да и нет. Есть что-то еще.
Не только рациональное чутье, предвосхищение чужой логики, прячущейся под внешним, совершенно другим узором загадки. Чужая логика, чужая хитроумная воля… Сколько раз уже приходилось отыскивать подлинные ниточки, на которых держался весь рисунок. Здесь присутствовало что-то еще.
Эти дела не могли быть связаны между собой. При чем тут маньяк, серийный убийца и исчезнувший свидетель по делу Яковлевой? Прима испугался, очень испугался, что очередной жертвой Железнодорожника стала Наталия Смирнова.
Собственно говоря, это первое, что пришло ему в голову. А ведь так разобраться — получается полный бред. Выходит, Прима валит в кучу два совершенно разных дела…
Не только чутье старого профессионала, не только предвосхищение чужой логики. Что-то намного более беспокойное, быть может, личное… Какое-то смутное предчувствие, даже темное понимание…
Конечно, Прима мог бы предположить, что все это больше похоже на начинающийся невроз и ему действительно необходим отдых. Эти мысли про смутные темные предчувствия, откровенно говоря, попахивали бредом. Только избавиться от всего этого Прима не мог. Он хотел бы плюнуть на это дело, закрыть на него глаза (в конце концов, обычная криминальная разборка, убита всего-навсего уличная шлюха, никто с него по лишней строгости не спросит) и заняться вплотную делом Железнодорожника. Он так и собирался поступить. Но сейчас, направляясь к месту преступления, Прима думал об одном: «Только бы это не оказалась Наталия Смирнова, только бы не она».
И дело тут вовсе не в личных симпатиях, они здесь абсолютно ни при чем. Просто у него теперь имелось минимум два очень серьезных вопроса по делу убийства Яковлевой, которые он должен задать Наталии Смирновой. И после того как Прима получил бы на них ответы, он задал бы еще один, третий вопрос: почему, собственно говоря, она все это утаила?
Но сейчас он не знал ответов на эти вопросы. Лишь предчувствие, какое-то темное беспокойство, очень похожее на невроз и, может быть, бывшее этим неврозом, не давало ему покоя. Два очень важных вопроса, от которых все зависело. И третий, касаемый первых двух. Всего три. Три кита, три слепые черепахи, на которых держался мир Примы. И если трех китов убрать, то похоже, что этот пока еще рациональный мир рушился в бездну. Похоже, что так.
Она оказалась не Наталией Смирновой. Когда ее нашли, девушка лежала, уткнувшись лицом в землю, ее порезанную щеку облепили мухи. Смерть наступила от удушья. Затем с ней был произведен половой акт. Теперь число жертв Железнодорожника перевалило за дюжину. Младшей
Прима находился на месте преступления. Сосущая усталая боль в районе желудка снова напомнила о себе. Восточная часть неба была уже темной, но, несмотря на это, в воздухе стояла липкая, изнуряющая духота. Невдалеке находился заброшенный строительный вагончик — в нем остатки убогого пиршества, недопитая бутылка водки, лук, серый хлеб, соль и стеклянный стакан на сто пятьдесят граммов. Все было брошено. И еще в затхлой духоте вагончика стоял запах, тот самый запах, который не спутать ни с чем, только Прима не знал, существует этот запах в реальности или лишь мерещится ему. Железнодорожник сначала порезал девушку — он начал делать это в вагоне, — потом удушил ее. Это был очень нехороший запах, запах темной болезни, запах безумия, словно несколько часов назад вагон служил логовом свирепому зверю, совершившему свое пиршество. Только… Так пахло в квартире гражданки Яковлевой в тот день, когда Прима обнаружил ее в ванной комнате с перерезанным горлом и белым засохшим цветком, вставленным в рану в качестве украшения…
С восточной части неба на Батайск наваливалась тьма. В эту темноту из своих дневных убежищ выползли звери, которых невозможно узнать. Единственное, что можно было сказать о них наверняка, — они уже пробудились и теперь рыщут где-то рядом.
Совсем недалеко.
Прима набрал ростовский номер телефона своего старого товарища и коллеги:
— Афанасий Матвеевич, привет тебе…
— Валентин, мне сказали, что ты искал меня. Чем могу помочь, Валя?
— Да проблемы у меня тут…
— Наслышан. Если правильно понимаю, — Афанасий Матвеевич сразу перешел к делу. В отличие от многих людей, с которыми сначала требовалось говорить о разном, он предпочитал сразу же переходить к делу. А потом уже беседовать о жене, детишках, чемпионате мира по футболу и казачьих сходах, — ты про этого вашего серийного маньяка толкуешь?
— Правильно понимаешь.
— Выкладывай, чего надо.
— Девочка у меня одна пропала.
— И?
— Разыскать надо…
— Ну так и объяви ее. Или — что?
— Понимаешь, свидетельница она. Объявлять ее официально в розыск мне бы не хотелось. Шумиха вся это…. Словом…
— Так… Валя, ты мне лапшу на уши не вешай, при чем тут шумиха?
Полагаешь, от нее ниточки куда-то могут увести? И куда-то не туда?
— Честно говоря, не знаю еще. Правда не знаю. Боюсь, что ты можешь оказаться прав.
— А что за дело-то?
— Да висит тут одно. Давай на выходных за рыбалкой потолкуем.
Наступила короткая пауза. Потом Афанасий Матвеевич произнес:
— Ты никуда не вляпался, дружок?
Прима почувствовал, как у него запершило в горле, совсем несильно.
— Да нет. Думаю, что нет.
— Ты уверен?
— Вполне. Но все это…
— Давай выкладывай.
— Ты знаешь, Афанасий Матвеевич, честно говоря, пока нечего выкладывать. Сам разобраться не могу. Много всего…
— Чутье? — перебил его Афанасий Матвеевич.
— Да, скорее всего так.
— Ладно. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
— Тоже надеюсь. Ты там надави на Павла, я не говорю о неофициальном расследовании; конечно…