Ночи Истории
Шрифт:
Ну а потом в игру вмешался сам дьявол.
В Амьене королева-мать занедужила, и двору пришлось сделать остановку на несколько дней, чтобы дать ее величеству возможность отдохнуть. Пока Амьен, удостоенный присутствия трех королев сразу, наслаждался оказанной честью, герцог де Шолнез устраивал увеселения в своем замке. Бэкингем тоже был там и на балу, последовавшем за пиршеством, танцевал с французской королевой.
После бала царственный поезд вернулся в резиденцию дворца в епископском дворце. Прохладным вечером в пышный сад дворца вышла прогуляться перед сном небольшая компания. Бэкингем шествовал рядом с королевой. Заботы об Анне Австрийской были возложены на хозяйку дома, красивую и умную госпожу Мари де Роан, герцогиню Шеврез, и ее егеря, мсье де Путанжа. Мадам де Шеврез сопровождал очаровательный хлыщ, лорд Холланд, один из ставленников Бэкингема, и между молодыми людьми уже возникло какое-то мимолетное чувство. Мсье де Путанж шел под руку с мадам де Вернье, в которую был тогда по уши влюблен. Вокруг этой группы по обширному саду разгуливали другие придворные.
То ли мадам де Шеврез и мсье де Путанж были слишком увлечены своими собеседниками и собеседницами, то ли тихий свежий вечер и собственные переживания заставили их с пониманием отнестись к романтической эскападе, которую высокая гостья уже почти желала предпринять, — неизвестно. Во всяком случае, хозяева, похоже, позабыли, что она — королева, и с сочувствием вспомнили о том, что Анна — женщина, которую сопровождает самый блистательный кавалер на свете. В итоге они совершили непростительную ошибку, отстав от гостьи и потеряв ее из виду, когда Анна свернула в аллею над рекой.
Не успел Бэкингем осознать, что остался наедине с королевой и что сумерки и деревья — его верные союзники, скрывающие их от посторонних глаз, как кровь ударила ему в голову, и он принял дерзкое решение: он завоюет свою милую даму, завоюет здесь и сейчас. Ведь она так благосклонна к нему! И со столь явным удовольствием принимает его комплименты!
— Какой мягкий вечер, — со вздохом проговорил он. — Какой прелестный вечер…
— Да, право, — согласилась королева. — И как тихо. Только река нежно журчит…
— Река! — воскликнул герцог совсем другим тоном. — Какое же это нежное журчание? Река смеется, и смех ее язвителен. Это злая река.
— Злая? — опешила Анна.
Герцог остановился. Теперь они стояли бок о бок.
— Злая, — повторил он. — Злая и жестокая. Она питает море, которое вскоре разлучит меня с вами. И она потешается надо мной, злорадно смеется над той болью, которую мне вот-вот суждено испытать.
Королева растерялась. Дабы скрыть смущение, она засмеялась, но смех получился деланным. Она не знала, как воспринимать его слова, не знала, оскорбиться ей или обрадоваться этому дерзновенному посягательству на ее царственную неприступность и отчужденность от мира, в которых она жила до сих пор и, как учили ее испанские предки, должна была пребывать до самой смерти.
— О, господин посол… но ведь вы еще приедете к нам, и, возможно, довольно скоро.
Он ответил ей тотчас же вопросом. Голос его дрожал, а губы были совсем рядом с ее лицом, так близко, что Анна чувствовала на щеке дыхание герцога.
— Вы этого хотите, мадам? Желаете ли вы этого? Умоляю вас, сжальтесь надо мной и скажите, что хотите этого! Тогда я приеду к вам, даже если ради этого мне придется повергнуть в руины половину мира.
Этот образчик слишком уж лихого ухажерства, облеченный в чересчур грубую, прямолинейную словесную форму, заставил королеву отпрянуть в страхе и раздражении, хотя раздражение, возможно, было лишь мимолетным и проистекало скорее всего из воспитания. Тем не менее Анна ответила ему тоном, полным ледяного достоинства, каким и должна была говорить испанская принцесса и французская королева:
— Вы забываетесь, мсье. Королеве Франции не пристало внимать таким речам. По-моему, вы лишились рассудка.
— Да, я лишился рассудка! — выпалил герцог. — Я обезумел от любви — настолько, что забыл о том, что вы — королева, а я — посол. Посол — еще и мужчина, а королева — женщина, и это — наше подлинное естество. Это, а не титулы, при помощи которых Судьба пытается заставить нас забыть о нашей истинной сущности. А между тем мое настоящее «я» любит вас, любит столь пылко и неодолимо, что совершенно не представляет себе, как можно не ответить взаимностью на такую любовь!
Это внезапное признание немного сбило королеву с толку. Да, герцог был прав: она — женщина. Пусть королева, но при этом — еще и полуброшенная жена, которой просто пользовались по мере надобности, не даря и толики тепла. И никто никогда не говорил ей ничего похожего, ни один человек ни разу не признавался ей, что само ее существование может так много значить для него, что само ее женское естество обладает волшебной способностью пробуждать страсть и преданность. И вот теперь герцог — такой великолепный, самоуверенный, не знающий себе равных — у ее ног и принадлежит ей. Это немного растрогало ее — женщину, почти не знавшую, что такое настоящий мужчина. Анне пришлось сделать над собой усилие, чтобы дать ему отпор, но отпор этот был не слишком убедителен.
— Тише, мсье, умоляю вас! Вы не должны так говорить со мной. Это… это ранит меня!
О, это роковое слово! Анна хотела сказать, что Бэкингем ранит ее царственное достоинство, за которое она теперь цеплялась, как утопающий за соломинку. Но тщеславный герцог, разумеется, неверно истолковал ее слова.
— Ранит! — вскричал он, и восторженные нотки в его голосе, должно быть, насторожили королеву. — Потому что вы противитесь. Потому что боретесь со своим истинным естеством. Анна! — Он обнял ее и силой привлек к себе. — Анна!
Это едва ли не грубое прикосновение повергло женщину в ужас и рассердило ее. Гордость Анны восстала — неистово и яростно. Громкий пронзительный крик вырвался из ее уст, разорвав тишину ночного сада. Он привел герцога в чувство. Ощущение было такое, словно его подняли высоко в воздух, а потом бросили о землю.
Бэкингем отпрянул, издав какое-то нечленораздельное восклицание. Мгновение спустя появился встревоженный мсье Путанж. Когда он подбежал, держа ладонь на рукояти шпаги, королеву и герцога уже разделяла аллея. Бэкингем стоял прямо и горделиво; Анна дрожала и задыхалась, прижав руку к груди, как человек, пытающийся унять одышку.
— Мадам! Мадам! — вскричал Путанж голосом, полным тревоги и раскаяния, и бросился вперед.
Теперь он стоял между ними, переводя взгляд с королевы на герцога. Анна не произнесла ни слова, Бэкингем тоже молчал. Путанж совсем растерялся.
— Вы кричали, мадам, — напомнил он королеве.
Бэкингем, вполне вероятно, подумал в тот миг, что сейчас шпага мсье де Путанжа пронзит его. Должно быть, он сознавал, что его жизнь зависит от ответа Анны.
— Я позвала вас, только и всего, — молвила королева, всеми силами стараясь заставить свой голос звучать спокойно.