Ночи под каменным мостом. Снег святого Петра
Шрифт:
Он привычно провел рукой по глазам. Потом из корзины появилась жареная рыба, вареные яйца, хлеб, фрукты, сыр и кувшин вина.
– Завтра, – сказал он, словно утешая этим ван Делле, – Его Величество наверняка вспомнит, что вы проспорили ему свою голову.
Но семнадцать дней скрывался ван Делле в домике Броузы, а в замке ничего не происходило; казалось, император начисто забыл про алхимика. Вначале ему было тяжело проводить дни в напряженной неподвижности и мечтаниях, но потом он нашел средство коротать время. Он наблюдал за муравьями, среди которых различались два вида или народца: рыжие и темные. Они очень походили на людей тем, что не хотели мирно жить между собой, а постоянно обменивались разбойными нападениями. Он наблюдал за работой паука и за тем, как мелкие мошки застревали в паутине, а крупные осы легко пробивали
С Броузой, который и днем часто прибегал в хижину, поскольку большой осторожности ему не требовалось, ван Делле вел долгие беседы о человеческой природе и о том, как скудно счастье даже богатых и могущественных, если измерять его по ненасытности их желаний. О великих силах, заключенных в благородных камнях и металлах, в крови некоторых зверей и в растениях, которые собирают в полнолуние. Рассказал ему о морской рыбе, именуемой учеными ураноскопом, у которой всего один глаз, но она постоянно смотрит им на небо, тогда как люди, одаренные двумя глазами, делают это редко. Он указал Броузе два созвездия, движущиеся на восточной стороне неба, одно из которых, казалось, преследовало другое. Это знамение, утверждал он, означает смерть государей, предательство служащих, изменения в религии и образе правления многих стран. Одним словом, большие бедствия. Астролог легко может предвидеть такие события, но не предотвратить их. Ибо высочайшая мудрость, какая еще достижима, заключается в словах: да будет воля Твоя, яко на небеси, и на земли.
Броуза со своей стороны сообщал ван Делле, что император весьма раздражался на архиепископа Праги, епископа Ольмюцского и даже на святого Вацлава, потому что на процессии подпалил себе бороду пламенем свечи. Еще он отпустил дворцовой кухне два дуката, чтобы золотить клыки диких свиней, которых подают на пиршественный стол императора. И что мясники из еврейского города, которые поставляют мясо для кормления содержащихся в парке диких зверей, направили обер-гофмейстеру письмо, открывающееся благопожеланиями и призыванием имени Бога, написанными еврейским шрифтом, и буквы там подобны крючьям, кочергам, печным трубам и совкам для муки.
На восемнадцатый день Броуза прибежал необычно рано, еще до обеда, и запыхавшись.
– Пане! – крикнул он, едва затворив за собою дверь. – Я чуть дышу, так я спешил к вам!
– И что за весть ты принес? – спросил алхимик.
– Наилучшую из тех, что вы только могли бы пожелать! – ответил Броуза и сообщил, что два арбалетчика, охранявшие вход в мастерскую, сняты с поста после того, как доложили своему лейтенанту, что ван Делле уже две недели не появлялся в мастерской и даже не ходил в воскресенье к мессе. Лейтенант рапортовал коменданту замка и добавил, что двери заперты, а на стук никто не отвечал. Комендант передал сообщение обер-гофмаршалу, и тот велел взломать двери.
– Но это значит, – перебил его ван Делле, – что уже сейчас начался розыск…
– Да нет же! – сказал Броуза. – Слушайте дальше. Когда передали императору, что вы исчезли, он едва взглянул на докладчика. Он приложил ладонь ко лбу, потом к уху, словно желая показать, что не желает ничего видеть и слышать. Потом он продолжил возиться с часовым механизмом, которым занимался все утро. Но Филипп Ланг, который был рядом, заявил, что не надо беспокоить Его Величество мелочами. Его Величеству вы больше не нужны, потому что у него на службе теперь другой делатель золота, который знает это искусство лучше вас и всех остальных философов, алхимиков, чернокнижников и цыган…
– Другой делатель золота? – вскрикнул глубоко пораженный ван Делле. – Как его зовут? Откуда он? Где он теперь находится?
– Этого я не знаю, – объяснил Броуза. – Филипп Ланг этого не захотел говорить, и я думаю, он делает из этого большой секрет. Но он, похоже, сказал правду, потому что за последние недели у императора карманы полны золота и он раздает его так, что, видно, ожидает иметь еще больше. Во всяком случае, он больше не прячет его во все щели и трещины. Только вчера он выдал пятнадцать дукатов за образ Христа во славе, а у него их уже дюжина, но ему все мало. Я говорю, дураку не надо покупать, как слепому –
Ван Делле молчал и тупо глядел перед собой. Через некоторое время он словно пробудился от сна. Он просил Броузу оставить его одного – ему надо разобраться, что делать дальше. Он схватил руку Броузы, пожал ее и страстно поблагодарил за все, что тот сделал для него, и особенно за то, что Броуза был готов отдать ради его спасения свою жизнь.
– Господи помилуй, да за что же так благодарить? – изумленно возражал Броуза. – Вы знаете, как я почитаю вас. Для вас я стал бы и рабом в цепях…
Когда же ван Делле остался один, на него нахлынула смертельная горечь. С непреодолимой болью осознавал он, что вся его жизнь утратила смысл и ценность. Ему не удалось найти «великий магистериум» – эссенцию, превращающую свинец в золото, которую еще называли красным львом, пятым элементом, голубем Трисмегиста; но вот другому это оказалось возможным… Стремясь к ней и постоянно разочаровываясь, он за всеми своими усилиями незаметно состарился. Что осталось ему в жизни? Какие надежды? Какая цель? Он преклонился в душе перед неведомым и таинственным великим алхимиком, который оказался счастливее его. И еще раз оглянулся на свою потерянную жизнь. Она предстала ему ничтожной. Карманным ножом он перерезал себе вены на руках.
Когда Броуза нашел его, он без сознания лежал в луже крови. Истопник закричал и хотел было бежать за помощью, но спохватился и, разорвав на полосы одну из шелковых рубашек покойного императора, перевязал запястья ван Делле. Остановив таким образом кровь, он побежал за врачом.
Врач пришел, но к тому времени из тела ван Делле ускользнула последняя искра жизни.
Когда в тот же вечер его вынесли, чтобы похоронить в неосвященной земле, Броуза шел за трупом, рыдал, выл, безотчетно жестикулировал и злился на себя – словом, вел себя точь-в-точь как в день погребения своего старого господина, императора Максимилиана, которого с великими почестями пронесли к собору Святого Витта и положили в усыпальнице королей.
XI. КРУЖКА ЯБЛОЧНОЙ ВОДКИ
Говорят, что в одну из ночей на неделе между Новым годом и праздником примирения, именуемой еще неделей покаяния, когда в небе встает бледный серпик новой луны, на еврейском кладбище Праги поднимаются из могил все умершие в прошлые годы, чтобы восславить Бога. Для них, как перед тем для живых, устраивается новогодний праздник, и они справляют его в Альтнойшуле, древней синагоге, наполовину вросшей в землю. И всякий раз, как они споют «Овину малькену» – «Наш отец и царь» – и трижды обойдут альменор, они начинают взывать к чтению Торы. Те, кого они вызывают по имени, еще обретаются в царстве живых, но должны услышать зов и примкнуть к собранию мертвых, прежде чем минует наступивший год, ибо смерть их уже решена на небесах.
В эту самую ночь два знакомых нам свадебных музыканта и шута, Екеле-дурачок и Коппель-Медведь, которые к тому времени превратились в двух усталых от жизни стариков, брели по улицам еврейского города, споря и пререкаясь друг с другом. Они играли за четверть гульдена на одной свадьбе в Старом Граде. Екеле изрядно потрудился на скрипке, а Коппель аккомпанировал ему на губной гармонике. Дело в том, что еврейских музыкантов, если только они знали мелодии модных танцев, хорошо принимали и христиане. Но после полуночи среди гостей, многие из которых перебрали крепкого пива да поверх него – яблочной водки, завязалась потасовка. Едва лишь первый пивной кувшин просвистел в воздухе, наши музыканты со своими инструментами пустились наутек, ибо сказано: когда Исав пьет, синяки достаются Якову… Воспользовавшись общим замешательством, Коппель-Медведь прихватил с собой кружечку яблочной водки, и вот из-за нее-то приятели и начали пререкаться. Не то чтобы Екеле отказывался от глотка водки, умыкнутой со свадебного стола, но Коппелю были противопоказаны крепкие напитки, потому что за год до того у него был удар, и он много недель пролежал в параличе, да и теперь еще подволакивал левую ногу. При этом он наотрез отказывался соблюдать запрет докторов, а только смеялся и говорил, что хилых собак смерть долго не трогает. Но Екеле-дурачок от заботы за жизнь и здоровье друга сделался самым настоящим ипохондриком.