Ночи северного мая
Шрифт:
Сергей нервно щёлкнул пальцами. Неужели всё так сложно? Казалось бы, пришёл человек на службу, дайте ему привыкнуть, научите азам, дайте практику, а потом спрашивайте. Так нет же, развели тут целую школу выживания. Как на зоне. Не опера, а тюремщики!
– Я не торкнутый! А товарищ Басов – настоящий коммунист! Я выйду на десять минут. От дыма глаза режет.
– Иди, сосунок, иди! Дыма он, видите ли, боится!
Сергей слышал за спиной недовольное ворчание Москалёва. Среди нелицеприятных высказываний «сосунок» было самым нежным, остальные находились за гранью понимания. Москвин бегом спустился по лестнице. Горб земли сочного зеленого цвета ярким пятном торчал среди серых домов. Старое бомбоубежище поросло густой травой, несмотря на майские холода. Сергей устало присел на лужайку. Придётся начать всё сначала. Сколько их было, этих начал? И сколько ещё будет? Ничего страшного. Очередное начало станет сто первым из тысячи запланированных.
Рядом завизжали тормоза. Во двор на всех парах влетели новенькие «Жигули». Сергей незаметно переместился в тень. Если оперативники увидят его, сидящего на корточках возле бомбоубежища, засмеют. Сергей видел, как парни выгружают вещдоки, как несут рации, поправляют кобуры и ремни. Кто-то проверил наличие патронов, кто-то передёрнул затвор. Всё скрежетало, лязгало, бренчало. Сергей понял, почему отдел находится на отшибе. Здесь тихо и малолюдно, в район старого бомбоубежища никто не забредает. Сюда могут спокойно приходить по вызову доверенные лица и агенты, свидетели и подозреваемые. Здесь их никто не увидит. Секретное место! Тайное.
Сергей сходил в приёмную и полюбезничал с Наташей; в ходе беседы выяснил, что у товарища Басова есть имя. Обычное, простое, но добротное. Геннадий Трофимович Басов, тридцатого года рождения. Всё-таки застал старик Сталина. Как же без него? Басов пришёл на службу в восемнадцать лет, а это сорок восьмой год. Получается, целых пять лет Басов ходил на службу под зорким взглядом любимца всех времён и народов. Почти в пятьдесят лет сам напросился на Афганскую войну, но воевал недолго, до первой контузии. Несмотря на без малого сорок лет беспорочной службы, товарищ Басов умудрился дослужиться только до капитана. Балагур и весельчак с невыветриваемым запахом стойкого перегара Саша Москалёв уже в майорах ходит, а Басов, годящийся ему в отцы, майором никогда не станет. Это написано на его багровом лице. Кажется, Геннадий Трофимович знает об этом, но не сильно огорчается. У него другие ценности в этой жизни.
После беседы с начальником отдела Москвин поменял отношение к сослуживцу. Уважение ушло, вместо него осталась слегка высокомерная снисходительность. То есть снисходительность в чистом виде, но прикрытая маской подобострастия. Сергей по-прежнему ходил по адресам, но к Николаю Гречину Басов его больше не посылал. Понемногу Сергей забыл о Владе Карецком. Смешные слова о могиле с прилетающим каждый день голубем стёрлись из памяти.
Зато Герман Викторович Петров не забыл о напутственной беседе. Сергея Москвина перевели на венерические заболевания. В Уголовном кодексе страны 115-я статья была не на последнем месте. Показатели по этой статье делались легко и непринуждённо. Сто пятнадцатая считалась самой легкомысленной и удобной. На ней можно было жилы не рвать, нервы и патроны не тратить, зато производственные показатели выстраивались ровными рядами сами собой. Геннадий Трофимович давал начинающему оперативнику Москвину адреса квартир, которые необходимо было проверить. В них скрывались лица, заболевшие сифилисом и гонореей. Они не просто скрывались, они продолжали преступную деятельность, то есть сознательно и с умыслом вступая в открытые половые отношения, эти люди стремились заразить как можно больше народу. Это было чем-то вроде спорта: мол, я заболел, но теперь я не один. Нас уже трое, четверо, пятеро. Двадцать пять. Пятьдесят. Пусть вся планета переболеет этой заразой, лишь бы не я один стал изгоем.
Для кого-то это была форма протеста, для кого-то орудие мести, а для прочих просто разврат. Все люди чем-нибудь болеют, а чем сифилис не заболевание? Оно точно такое же, как и другие болезни, и имеет право на существование. Пик заболеваний сифилисом пришёлся на прошлый год. Врачи говорили, что звёзды на небе так сошлись. Не было раньше бурных всплесков дурных болезней. В нынешнем же году учли статистику прошлого года, и 115-я статья стала в органах одной из приоритетных.
Адресов с венбольными было много. Сергей ездил по всему городу в поисках заблудших душ. Опера не любили направление вензаболеваний, и, несмотря на лёгкость в получении показателей, оперативная машина на него не выделялась. Горюче-смазочные материалы списывались на другие составы преступлений. Если больной человек был изобличён в намеренном заражении, то есть в совершении преступления, и его задержание могло привести к аресту, тогда вызывалась дежурная машина из местного отделения милиции.
Сергей Москвин не жаловался на судьбу. Ну, не любят опера венбольных, а кто их любит? Он ездил по городу на общественном транспорте, неутомимо поднимался и сбегал по лестницам, мёрз на остановках, подняв ворот лёгкого плащика. Приближался июнь, а тепла так и не было. Холодная весна выдалась. Единственное обстоятельство, выводившее его из равновесия, была боязнь заразиться сифилисом. Оперативники сказали, что болезнь передаётся даже через рукопожатие. Сергей до помешательства боялся заразы. В кожно-венерологическом диспансере милосердные сёстры заметили его страх и посоветовали мыть руки хозяйственным мылом.
– А ты как домой придёшь, и сразу руки-то вымой! Только сразу мой, даже пальто не снимай. И смотри ничего дома не трогай грязными руками. Ни к чему не прикасайся. Намыль руки как следует и держи подольше под струёй воды. Мы все так делаем. А как руки вымоешь, тогда поймёшь, что ты в безопасности. И никакая болезнь тебе не страшна. После хозяйственного мыла ничего к тебе не прилипнет!
– Не может быть! – воскликнул Сергей, боясь присесть на стул, на котором только что сидел венбольной. – Не может быть. Мыло не спасает от спирохеты. Она выживет даже после атомного взрыва.
Медсёстры помрачнели и проводили Сергея в приёмную.
– Да на вас же лица нет! – с жаром набросилась на него главврач. – Вы же боитесь к столу подходить. Так вас надолго не хватит. Вы заболеете. Нельзя так, нельзя!
– Нельзя, – согласился Сергей, – нельзя.
Его брезгливость не прошла первые испытания. Работа превратилась в пытку. В больницах и по месту жительства больных его преследовали дурные запахи, он постоянно принюхивался к пассажирам в метро, пытаясь понять, мылись ли эти люди, и если да, то когда. В первые три месяца его рвало почти после каждого посещения квартиры больного, скрывающегося от советского правосудия. Кроме болезненных ощущений, ничего романтического и увлекательного в службе уголовного розыска Сергей не обнаружил. Он ещё не знал, что чрезмерно чувствительный нос в будущем сыграет с ним злую шутку. От постоянной беготни по улицам и лестницам ноги гудели, словно в них завелись пчёлы. От нудной писанины кружилась голова. Писать приходилось много. Сергей никак не мог научиться составлять рапорты и отчёты о проделанной работе. Про Колю Гречина и Влада Карецкого Сергей не вспоминал. Они будто умерли. Иногда их лица мелькали в воздухе, как плавающие рыбы, они вперяли свои глаза в Сергея, словно хотели его убить. Но дальше пытливых взглядов дело не пошло. Сергей научился отмахиваться от навязчивых видений, а вскоре и вовсе избавился от них.
Наконец ему поручили дело, после которого его жизнь изменилась. Однажды товарищ Басов приказал найти неизвестный объект. В этом объекте всё было неизвестным. Неизвестно, где он проживал. Неизвестно, где он прописан или откуда приехал. Иголку в стоге сена найти было легче, чем человека без установочных данных в огромном миллионном городе. Сергей сначала не понял задания, а когда понял, то растерялся. Он никогда не найдёт этого человека. Это невозможно потому, что невозможно. «Надо предупредить Басова и Петрова о моей профессиональной непригодности, иначе они спохватятся первыми, – подумал Москвин, – тогда мне придётся туго. Вот тогда они меня и уволят по статье!»
Сергей хотел сходить на приём к Петрову, чтобы первым написать рапорт на увольнение, но передумал. Бесполезное дело. По рапорту его не уволят. Сотрудника могут уволить только по дискредитирующим мотивам. Москвин решил, что всё-таки будет искать человека-иголку. В конце концов, не объяснять же товарищу Басову про отсутствие установочных данных. Геннадий Трофимович и сам об этом знает. Если Москвин не найдёт неизвестного, его накажут. В органах принято наказывать за неисполнение задания. В этот момент он и станет свободным. Самым страшным наказанием в органах считается увольнение, но теперь увольнение не пугало Москвина. Незаметно для себя Сергей стал мечтать об уходе из службы. Ему здесь всё не нравилось. Всё. Сослуживцы, оружие, агрессия без причины, мат и ругательства. В кино показывали идеальных героев, чисто выбритых, трезвых, думающих, а в реальном отделе реального управления работали сильно пьющие люди, которые матерились с утра до ночи, а брились только перед совещанием в управлении. Резкий контраст между реальным и придуманным мирами пошатнул душевное здоровье Сергея. Он стал нервным и раздражительным. Исчезла его обычная уверенность в собственных силах, а твёрдые принципы куда-то улетучились. На службе они не пригодились. Здесь приживались приспособленцы и компромиссные люди. Сергей вспоминал свою прошлую жизнь и ужасался собственной наивности…