Ночлег в чужой квартире
Шрифт:
Да, история…
Наконец в окне между этажами возник ее силуэт. Хлопнула дверь парадного.
— Ну? — спросил Батышев. — Со щитом или на щите?
Девушка, на шутливый тон не среагировала.
— Все в порядке, — сказала она, — вот ключ. Переночуем у Оли Рыжаковой.
— А кто она?
— Знакомая, — объяснила Марина. — Хороший человек.
Она уже перекинула через плечо свою сумку.
— Постойте, — сказал Батышев твердо. — Марина, милая, я вам страшно благодарен, но поймите, ради
Девушка отмахнулась:
— Я сама ее один раз видела — в компании под Новый год.
— Тогда тем более…
— Да нет там никого! Пустая квартира. Оля в отпуск уехала.
— А когда приедет и узнает?
Марина посмотрела на него с сожалением и досадой:
— Я же вам сказала: она хороший человек!
Это звучало достаточно нелепо. Но ведь и весь этот вечер был нелеп… Батышев пожал плечами:
— Ну что ж… Как там сформулировала ваша приятельница? «Риск — не писк»?
Наконец-то девушка засмеялась.
Батышев вдруг почувствовал легкость и свободу. А, черт с ним! В самом деле, чего особенного? И так всю жизнь живешь по логике…
Хороший человек Оля Рыжакова обитала в типовой кирпичной пятиэтажке, как раз под крышей. Дом был явно выстроен в эпоху крайней экономии и вынужденных архитектурных новаций: быт не умещался в тесных квартирках и выплескивался наружу. На одной из лестничных площадок стояла детская коляска, на другой — старая тумбочка, на третьей то ли сушились, то ли проветривались два матерых фикуса с листьями, толстыми, как подметки.
Марина открыла дверь и нашарила выключатель в коридоре. Затем двумя движениями развязала шнурки на башмаках и не сняла их, а сбросила, несколько раз тряхнул той и другой ногой. В носках прошла в комнату, а там швырнула на пол сумку, куртку со ступней и «Шикотаном» и села в низкое кресло.
Батышев поставил чемодан в коридоре, повесил на вешалку плащ, авоську с рыбой, минуты две пошаркал подошвами о половичок — и тоже вошел.
Девушка снова ушла в себя. Она думала, мрачно сведя брови, и ему сесть не предложила.
Тогда он сел сам, в такое же низкое кресло, по другую сторону журнального столика.
Потом она вдруг подняла голову и спросила:
— А вы кто?
Это было сказано просто, словно их разговор по выходе из гостиницы ни на минуту не прерывался. Девушка как бы жила в двух мирах. В одном был Хабаровск, квартира на пятом этаже и дорожный попутчик с авоськой. Другой существовал за ее густыми сведенными бровями. Она переходила из мира в мир, как из комнаты в соседнюю, и уследить за ее перемещениями было нелегко.
— Профессия? — уточнил Батышев ее вопрос.
— Хотя бы.
Он назвал профессию.
— А контора? — спросила Марина.
— Кандидат. Доцент. Преподаю в университете.
— Ха! — усмехнулась она. — Ничего себе. Слава богу, что не у нас.
— Что значит «ха»? — переспросил Батышев, которого задело не это невинное междометие, а его темный двойник, давно уже таившийся в памяти.
— Да так, — сказала Марина и вновь замолчала.
Просто сидеть напротив нее было глупо. Батышев заложил ногу на ногу и стал осматриваться со снисходительным любопытством, как богатый турист в не слишком экзотической деревушке.
Но чем больше он осматривался, тем больше располагала к себе квартира, куда его случаем занесло. Как-то сразу стало ясно, что это берлога, то есть жилье, созданное человеком не для приема, не для показа, а сугубо для себя, жилье удобное, уютное и любимое, как старинное разношенное кресло или большой и теплый домашний халат.
Сам Батышев мечтал о берлоге с молодости, с первых студенческих лет. Где только ему не приходилось работать! Как-то дефицитную книгу прочел стоя — в подъезде под лампочкой. А диплом и почти вся диссертация написаны ночью на коммунальной кухне — в те годы он только и работал по ночам…
И после, начав преподавать, Батышев грезил о собственной комнатушке, пусть крохотной, пусть каморке, но полностью своей. На прочитанных газетах, на полях черновиков он, думая о другом, машинально чертил планы: окно, кушетка и три стола. Или один, самодельный, во всю длину стены и дальше, под прямым углом — до противоположной.
Три стола — это была мечта, верх комфорта, работа, ставшая кайфом. На одном, допустим, все материалы по диссертации, на втором — текущие статьи, на третьем — студенческие работы, рефераты, присланные на отзыв. Устал, ушло настроение — пересел от стола к столу и опять как огурчик.
Батышев всегда любил бумаги, разбросанные на широкой доске, и не любил порядка. Пока лист рукописи просто валяется на столе, мысль, записанная на нем, жива, гибка и готова к развитию. А пронумеровал, замкнул в папочку, прошил — и все. Страшно ломать этот строй, это благолепие. И глупо ради двух-трех поправок производить уйму ненужной работы — расшивать, разбирать, перенумеровывать…
Когда женился, родилась дочь — стало не до трех столов, хотя жена идею поняла, приняла и, в принципе, поддерживала. Потом быт наладился. Теперь у них было три комнаты на троих. Но у семейной квартиры свои законы. И в нынешней комнате Батышева стояло не то, что он в юности нафантазировал, а то из гарнитура, что не вошло в спальню и в комнату дочери. В общем, тоже неплохо получилось…
Иногда Батышев подумывал: вот выйдет Юлька замуж… Но, во-первых, он с трудом мог представить, что дочь вдруг уйдет. А во-вторых, понадобятся ли ему тогда три стола? Вроде бы уже и сейчас одного хватало…