Ночная бабочка, или История одной любви
Шрифт:
На улицах стоял шум. Люди вокруг были пестро одеты. Они улыбались и смеялись. В небе что-то грохотало и переливалось всеми цветами радуги. "Самый счастливый день в моей жизни…"
Самый ужасный день в моей жизни!
Праздник действительно оказался великолепным. Глава города — Жерар Лафер — решил пустить пыль в глаза совету столицы, королю и потому нанял огромное количество менестрелей, фокусников, акробатов. Пригласил даже магов.
Впрочем, тогда я не искала скрытых причин. Они были последним, что могло меня заинтересовать.
Имел значение только обнимающий и целующий меня Дорин. И
А вверху, над нами — людьми на площади, переливались всевозможными цветами радуги маленькие огоньки. Они то взмывались в воздух и складывались в восхитительный рисунок, то, словно лепестки роз, падали вниз.
"Как же это красиво!"
Фейерверки продолжались до полуночи. Затем над площадью разнесся усиленный магией голос Лафера. Он все благодарил нас за что-то, улыбался. Мне не было до него никакого дела. Меня целовал Дорин и шептал на ухо нежности.
— Я люблю тебя,
— И я тебя безумно. Знаю, что не должна этого говорить, но…
— Но когда ты позволишь мне поговорить с твоими родителями о нашей свадьбе? — прервал меня Дорин, прижав палец к моим губам.
— Скоро, подожди совсем чуть-чуть. У отца сейчас какие-то проблемы — не знаю точно, — я с толикой презрения махнула рукой. — Но он ходит очень злой. Я не могу придумать, как к нему подступиться.
— Понимаю. Но я не могу ждать вечность, — Дорин стал серьезным, а я чмокнула его в нос:
— Прекрати! Ты же знаешь, я тоже мечтаю об этом дне. У меня будет самое красивое платье в городе — золотистого цвета и нитями фистов на корсаже! И туфельки со светящимися камнями. Не помню, как называются. Отцу недавно привезли из самой столицы!
Как будто Дорину было дело до моего платья, до башмаков!
Он рассмеялся и повел меня прочь с площади. Задерживаться далее и впрямь не было нужды. Люди уже начинали расходиться. Еще немного и толпа просто снесла бы нас.
Но обратная дорога все равно заняла довольно много времени. Мы то и дело что-то шептали друг другу на ухо, смеялись, затем прощались… И вновь продолжали идти рука об руку…
— Что ж, до встречи.
— Но я не могу так просто расстаться с тобой.
— Я тоже, тоже, — шептала я в перерыве между поцелуями. — Но обещаю, я поговорю с отцом. Да, уже завтра… Обещаю!
Любимый все же оставил меня в двух кварталах от дома. Нежно коснулся подбородка и поцеловал руку на прощание. Я улыбнулась ему и пошла дальше сама. За следующим поворотом должен был показаться мой дом — трехэтажный особняк в островном стиле, построенный около двадцати лет назад. Я любила его. В детстве мы с друзьями играли в нем в прятки, скрываясь не только друг от друга, но и от моих родителей, порой от слуг. А они вновь и вновь отыскивали нас, будто бы даже не прилагая к этому никаких усилий. Дом…
"Но… что это?"
Еще издалека поняла: что-то не в порядке. Все окна на распашку, в глаза бьет яркий свет. Я испугалась, что родители заметили мое отсутствие и, поддавшись панике, побежала быстрее.
О, если бы это было правдой! Но прошлое не перепишешь.
Возле двери встретила двух людей в темных плащах серебряными звездами на груди — полицейские! "Но что они здесь делают?!" Бросилась внутрь. Стражи порядка пытались помешать мне пройти: "Стойте! Куда же вы?! Остановитесь!", но я не обращала на них внимания, с отчаянием ребенка рвалась вперед. А полиция… что ж наставить на беззащитную девушку оружие они смогли, но выстрелить не посмели.
Вбежав в дом, сразу же увидела родителей.
"Вот вы где, а я волновалась…"
— Мама! Папа! — в отчаянии бросилась к ним, не замечая странной неподвижности, холодности, слепоты глаз.
Охранная магия, которую нанесли на дом еще пять лет назад и ежегодно обновляли, не помогла. На ковре, кое-где потертом, кое-где в засохших пятнах лежало два тела. Мужчина и женщина… Еще пару часов назад они были моими родителями. Сейчас…
— Нет, не хочу видеть! — хотела вскочить, броситься вон из комнаты, из дома. Бежать куда-угодно, лишь бы не смотреть…
Я дернулась и упала. Лодыжку пронзила боль. Пытаясь унять ее, схватилась за ногу ладонями… и оторопела: руки были по локоть в крови, как и одежда, ковер, на который я упала.
Все вокруг заалело. Картинка вертелась перед глазами, краски приобретали пугающую яркость. Я смотрела и не видела ничего вокруг. Да так, пожалуй, и просидела бы целую вечность.
Но кто-то схватил меня за талию, поднимая с пола. Попытался заслонить глаза рукой. Не вышло. Мое тело била дрожь. Я вырывалась. И еще до того, как меня подняли на ноги, заметила все: тела, кровь, жезл смерти в двух шагах от… от… родителей — небольшая палка, заостренная с одной стороны. Вся покрыта рисунками, какими-то безумными надписями. Совершенно ничего опасного.
Жаль, только, внешность обманчива!
И снова кровь и два тела, у которых внезапно отобрали жизнь…
Бесчисленное множество раз затем видела эту картину. Порой через призму слез, как в ту ночь, порой ясную, ничем не омраченную. Она и до сих пор со мной…
Послышались голоса, вопросы, которыми полицейские засыпали меня:
— Стойте же! Ну, прошу вас… Не стоит…
Еще как стоило!
Прошла неделя, две… Прошлое… — как бы сказал один из моих бывших учителей… — Заносило прахом забвения. На самом же деле… ничто не изменилось. Я все так же порой замирала, с невысказанной болью глядя за горизонт, порой с криком просыпалась в ночи, а затем беззвучно плакала, зарывшись головой в подушки, надеясь и опасаясь заснуть вновь.
Не один раз меня ловили, когда собиралась прыгнуть в Тиари. Там, под тяжестью воды, я хотела встретить смерть. Плавать-то никогда не умела. Отец считал, что девушке это ни к чему. В его мечтах я выходила замуж за аристократа. Пусть обедневшего, но с фамилией. А аристократки слишком стеснительны, слишком невинны, чтобы купаться в речушках, или озерах. Даже те, что уже вышли замуж.
Я любила Дорина, но не хотела раньше времени перечить отцу. Надеялась, все само решиться. Слишком боялась. Одно дело тайком сбегать вечерами с дому на праздники, или даже целоваться в тени старого дуба в саду (кто же мог знать, что нас заметит наша повариха — потом еще месяц умоляла ее никому не рассказывать об увиденном!). Совсем другое — сказать отцу правду.