Ночная Мышь, или Первый полет
Шрифт:
Разумеется, Икка была слишком деликатна, чтобы выражать свои чувства в толпе посетителей, осаждавших дерево Вещей Птицы. Ну, против одного-двух зрителей она бы, возможно, не возражала… Но вокруг Людмилы обычно толпилось не меньше дюжины зевак и прочей странной (на взгляд романтической коровы) публики. (Себя Икка, разумеется, считала самой обыкновенной коровой).
Вот и приходилось нашей плакальщице выбирать те редкие минуты, когда «вещий пригорок» пустел — Людмила удалялась обедать, а зрители разбредались перекусить захваченными из дому бутербродами и обменяться впечатлениями. А сегодня она опаздывала. Солнце давно и уверенно стояло в зените, и
«Ну и пусть!» — неожиданно подумала Икка, на которую напал приступ необъяснимого упрямства. Когда с ней приключалась такая напасть, она забывала и о тонкости, и о деликатности и превращалась из романтической особы в обыкновенную упрямую скотину.
— Буду плакать, где хочу и сколько хочу, — пробормотала Икка. — И никто мне не запретит.
— М-м-мо-ё, — обиженно промычала она, вспомнив недавнее унижение. — Поду-м-м-ма-ешь… Зато слёзы м-м-мои! Где хочу, там и мы-ы-ы-чу! А если это кому-му-му-то не нравится — их дело… — продолжала изливать душу корова, ломясь через заросли.
До Людмилиного дерева оставалось всего несколько шагов. Икка неторопливо взобралась на полюбившийся пригорок и с облегчением опустилась в мягкую душистую траву, устроилась поудобней, глубоко вздохнула и проникновенным взором глянула по сторонам.
Но, удивительное дело, — плакать ей не хотелось.
«Наверное, я больна…» — встревоженно подумала Икка, прислушиваясь к собственным ощущениям. Ощущения были самые приятные. Сладко и дремотно пахло чабрецом и душицей, мирно гудели толстые шмели, стрекотали кузнечики, проплыло, покачиваясь, облако, похожее на свинью. Как ни странно, эта идиллическая картина не смогла исторгнуть из глаз Печальной Икки ни слезинки. Напротив, она поймала себя на том, что начала напевать бессмысленные, дурашливые куплеты. Что-то вроде:
Солнышко — душистое, облако — пушистое. Жук вскочил на грядку и пошёл вприсядку. А кузнечик прыткий заиграл на скрипке, Бабочка — колдунья, бабушка — шептунья, Пусть расскажет сказку нашей синеглазке…Словно Икка была не взрослой романтической коровой, а глупым деревенским телёнком. Стыд и срам. И даже мысль о травке внизу не навевала привычной печали. Напротив, первый раз за эти дни Икка сообразила, что ей, пожалуй, не повредит на время воздержаться от сладкого.
«Моей фигуре, — (а наша корова была очень высокого мнения о своей фигуре) — это безусловно пойдёт на пользу», — подумала Икка и удивилась, отчего такая простая мысль не пришла ей в голову раньше.
Надо же, ни единого повода для слёз!
«Нет, всё-таки я больна…» — решила корова и осторожно коснулась копытом лба, чтобы понять, нет ли у неё температуры. Ведь каждому известно — не бывает всё вокруг хорошо! Но всё вокруг действительно было хорошо.
И только прочувствовав прелесть и уют этого летнего дня, Икка неожиданно осознала, что за всеми слезами, хлопотами и обидами она вот уже целую неделю ни разу не вспомнила о Берёзовом Слоне, не наведалась в берёзовую рощу на рассвете. Это открытие её потрясло. Она повела головой, словно отгоняя наваждение, и огляделась ещё раз. Летний полдень был до краёв полон довольством и счастьем, но чем дольше вглядывалась в него Икка, тем меньше смысла видела в этой беззащитной и беспорядочной красоте.
Первый
Глава 15,
в которой Ночная Мышь узнаёт будущее и горько об этом жалеет
Когда Мышь и Птах добрались до дерева, откуда после обеда собиралась вещать Людмила, под ним толпилось уже немало зверей и птиц. Тут и жёлудю негде было упасть. Не говоря уж о яблоке.
Но что за интерес видеть перед собою множество разноцветных, поросших шерстью и перьями спин — разумеется, наши приятели тут же пробрались в самые первые ряды.
Птах попросту перелетел над головами зрителей и как ни в чём не бывало приземлился на ограду, окружавшую теперь весь пригорок. Мышь быстренько пробралась к своему дружку. Она так мило размахивала своей жёлтой шляпой и лепетала «ой, простите, ой, извините», что даже самые хмурые звери улыбались, пропуская вперёд потешную малышку.
— Однако здесь сыровато, — пожаловалась Ночная Мышь, усаживаясь рядом с Птахом на торчащий из земли корень, похожий на огромную мозолистую лапу. — Я себе все пятки замочила, смотри, — и Мышь с удовольствием продемонстрировала окружающим мокрую розовую пятку. Пятки были главной гордостью маленькой непоседы (разумеется, не считая шляпы). Грязь к ним не липла, и в какие бы передряги ни попадала приёмная дочка Верёвочного Зайца, пяточки у неё всегда были на загляденье — розовые и блестящие, даже если вся она была перемазана с головы до лап.
Но Птах не стал смотреть на предъявленную пятку и грозно зацыкал на свою подружку:
— Тсс… Там… — и махнул крылом в сторону дупла, откуда уже вещала Птица Людмила.
— Ну что, граждане, — зевнула пророчица, убедившись, что никаких важных особ на поляне сегодня нет, — объявляю сеанс открытым… Кто первый?..
— Я! — удивляясь собственной смелости, выпалил Птах.
— Мы, — подтвердила Мышь.
Сзади недовольно зашумели те, кто пришёл на поляну раньше них, Мышь опасливо оглянулась и шепнула им, извиняясь:
— Мы маленькие, мы быстренько…
И действительно, оказалось быстренько. Даже слишком.
— А, это ты… — зевнула ещё раз Вещая Птица, безо всякого интереса разглядывая кроху в огромной шляпе. — Никчёмное маленькое существо, не имеющее никакого представления о частной собственности… Не надо быть магистром предсказаний, чтобы убедиться, что ничего путного из тебя не выйдет… Не стоит зр-ря и кар-рты трепать…
Людмила возвысила голос:
— Что хорошего, скажите, можно ожидать от этого существа? — спросила она слушателей.