Ночное дежурство

Рэмси Кэмпбелл (Ramsey Campbell) — один из самых уважаемых ныне живущих английских писателей, посвятивших себя жанру хоррор. Он — номинант премии Брэма Стокера (Bram Stoker Award), трехкратный обладатель Всемирной премии фэнтези (The World Fantasy Award) и семикратный — Британской премии фэнтези (The British Fantasy Award). Поработав на государственной службе и в публичных библиотеках, с 1973 года он полностью посвящает себя литературе и становится профессиональным писателем.

Кэмпбелл создал сотни рассказов, вошедших в недавно изданные сборники «Наедине с ужасами» (Alone With the Horrors) и «Странные вещи и еще более странные места» (Strange Things and Stranger Places), и такие романы, как «Кукла, съевшая свою мать» (The Doll Who Ate His Mother), «Лицо, которое должно умереть» (The Face That Must Die), «Паразит» (The Parasite), «Безымянный» (The Nameless), «Коготь» (The Claw), «Воплощение» (Incarnate), «Одержимость» (Obsession), «Голодная луна» (The Hungry Moon), «Влияние» (The Influence), «Древние образы» (Ancient Images), «Полуночное солнце» (Midnight Sun), «Считаю до одиннадцати» (The Count of Eleven), «Давно пропавший» (The Long Lost), «Одно безопасное местечко» (The One Safe Place). Он также выступает редактором нескольких антологий (в том числе и ежегодной антологии «Ужасы. Лучшее за год» (Best New Horror) совместно со Стивеном Джонсом)), рецензирует фильмы для ВВС Radio Mersey side и сбивает с толку массу народу своими колонками в «Некрофиле» (Necrofile): «Обзор фантастики ужасов», «Бюллетень британского фэнтези» и «Шокирующий Икс-Пресс».

Нижеследующая история, на создание которой автора вдохновили ЕС-комиксы, [1] публикуется впервые.

Эту выставку констебль Слоан посетил ровно три недели назад. А сейчас, посреди ночи, он стоял перед музеем и мысли его витали где-то далеко. Уличные фонари взбирались на холм, ватные столбы отбрасываемого ими света смягчал и распушал туман; машины, подвывая, карабкались вверх по проезжей части, достигали вершины и неслись во весь опор вниз, но констебль не замечал ни превышения скорости, ни номеров нарушителей, поскольку думал сейчас только об убийстве.

Это случилось ночью того дня, когда он заглянул на выставку. Дело, собственно, было в том, что тогда только-только начался первый месяц службы Слоана, и, когда его вызвали по рации осмотреть труп, валявшийся среди кирпичей темного проулка, старшему полицейскому, обнаружившему тело, пришлось отвезти новичка обратно в участок, где он и остался сидеть, белый и трясущийся, глотая крепчайший чай чашку за чашкой. Конечно, начальство проявило снисхождение: как-никак, молодой сотрудник, никогда раньше не видевший трупов, — его мягко отстранили от расследования, нити которого вели в порученный Слоану район, и велели временно ограничиться более-менее спокойным центром города. Слоан с трудом уговорил их не давать ему напарника, поскольку знал, что в дрожь его бросило не от вида изувеченного и окровавленного трупа. Когда он оглядывался на ту ночь, его колотило от стыда и ярости, потому что он мог бы привести следователей к убийце.

А еще он был в бешенстве потому, что понимал, что никто и никогда не одобрит его метод. Интуиция не является частью процедуры полицейского расследования. С самого детства он интуитивно чувствовал источник насилия и сейчас был абсолютно уверен в том, что вяло признавало начальство: насилие повсюду, оно окружает всех. Первое же дежурство провело его и по богатым предместьям, и по трущобам; каждая разбитая бутылка перед пивной вселяла в него ужас, но точно так же он ощущал удушливо-зловещие флюиды насилия на тихих пригородных дорогах, за рядами дремлющих машин, инстинктивно чуя, какие задернутые узорные занавески скрывают гневные крики, звон швыряемого на пол фарфора, исторгшийся стон боли. Иногда, чтобы быть честным с самим собой, он допускал, что эти источники опознаёт насилие, скрытое в нем самом, что именно оно тянется к другим очагам зла. Но теперь это было забыто, поскольку никогда еще он не чувствовал приближения столь мощной угрозы, как здесь и сейчас. Когда его перевели в центр, ни начальство, ни он сам не подозревали, что наделали. Прошлой ночью Слоан прошел мимо музея и встревожился; сегодня он знал точно: источник убийства находится в музее.

Рация шипела и фыркала. На секунду констеблю захотелось вызвать на подмогу Центральную, но потом он горько улыбнулся: никаких доказательств у него нет и все только подумают, что убийство лишило его душевного равновесия. И все же Слоан твердо намеревался действовать; нужно только побороть страх перед затаившимся злом, и тогда его место займет стремление подавить это зло. К тому же тот первый труп, а вернее, реакция Слоана оставила пятно на его репутации в первое же дежурство. Слоан сунул рацию в карман и ступил на ведущую к музейному входу лестницу.

Он постучал, и стеклянные дверные панели задрожали. Слабоватая защита от разбухающего внутри насилия. Минуту спустя Слоан увидел свет, скачкообразно приближающийся к нему по широкому темному фойе. Яркий круг лампы обнаружил констебля и задержался на нем, в сумраке замаячил черный силуэт, из теней выплыло лицо, напоминающее сморщенный, почти сдувшийся воздушный шарик. Слоан вспомнил, что однажды на каком-то детском празднике ему, тогда еще совсем малышу, было скучно и тоскливо, и чем дольше тянулся вечер, тем молчаливее и угрюмее он становился; устав от стараний расшевелить буку и втянуть в игру, другие дети принялись колотить его шариками.

— В чем дело, сынок? — сварливо осведомился смотритель.

Теперь, когда двери музея открылись, ощущение угрозы стало еще сильнее; Слоан едва сообразил, что нужно соврать.

— Предписанная проверка, сэр, — ответил он.

— Кем это предписанная, сынок? Что такое-то?

— Недавно произошло несколько ограблений. Мне хотелось бы осмотреть помещение, если не возражаете. Просто на всякий случай.

Сторож хмыкнул, нахохлился и посторонился, впуская Слоана. Потолок высокого вестибюля терялся во мраке; полицейский буквально чувствовал холодный изгиб свода. Тьма обволакивала и стены; лишь лица на портретах маячили в пустоте размытыми пятнами.

— Нельзя ли включить свет? — вежливо осведомился Слоан.

— Этим ведает куратор, сынок. Только он уже дома, храпит в постели! — с явным злорадством заявил старик. Слоан нахмурился, поскольку смотритель шагнул к нему вплотную, ущипнул констебля за руку и вроде как извинился, изогнув губы в кривой улыбке алкоголика. — Можешь взять на пару минут мой фонарик, если хорошенько попросишь.

— Уверен, вы не хотите препятствовать закону. Кажется, сэр, вам как-то неможется, вероятно, вам стоит присесть.

— Но фиг бы ты его получил, кабы у меня не нашлось запасной батарейки. — Словно и не услышав слов полицейского, сторож бочком протиснулся в свою каморку за мраморной лестницей и принялся рыться в ящиках стола, над которым висел белый абажур, украшенный потрепанной каймой из какой-то прозрачной ткани, похожей на паутину — а может, это и была паутина; на столе, рядом с влажным неровным следом от днища пивной кружки, подозрительно попахивающим спиртным, лежал открытый экземпляр «Подлинных признаний уголовников». — Ты везунчик, — заявил наконец смотритель и протянул Слоану фонарь.