Ночной сторож, или семь занимательных историй, рассказанных в городе Немухине в тысяча девятьсот неизвестном году
Шрифт:
Таня, как человек рассудительный, объяснилась более подробно:
— Однажды вечером я заметила, что Юра по пожарной лестнице спускается в город, — сказала она, — а в другой раз утром, когда еще все спали, он бегом взлетел на чердак. И у него было счастливое лицо, вот что меня удивило! Словом, я думаю, что его надо искать в лесу. Ему нравится разговаривать с деревьями, и я его вполне понимаю.
Юра не вернулся и на следующее утро, и решено было отправить за ним поисковую партию в составе Петра Степановича, Тани и Петьки. К ним присоединилась Мария Павловна с судками, в которых находились гороховой суп, куриные котлеты и на сладкое кусок шоколадного торта. Трехразовое питание оставалось нетронутым в течение трех дней, и Мария Павловна справедливо полагала, что мальчик проголодался.
Нельзя сказать, что они так уж быстро нашли его. Короче говоря, они сами успели изрядно проголодаться, прежде чем Петька увидел промелькнувшую в ивовом кустарнике тонкую фигуру. Юра вежливо поздоровался и сказал, смеясь, что не удрал бы, предположив, что это обеспокоит таких почтенных людей.
— Это были три лучшие дня в моей жизни. Белки кормили меня лесными орешками, а знакомый еж показал грибы, которые нужно есть сырыми, потому что на сковородке они теряют свой оригинальный вкус. С моим другом Старой Березой мы говорили о смысле жизни, и она объяснила мне, почему не надо бояться смерти.
«Мы — и деревья и люди, — умирая, отдаем свою жизнь другим, — сказала она. — Я жалею, что Пушкин назвал природу равнодушной».
И пусть у гробового входаМладая будет жизнь играть,И равнодушная природаКрасою вечною сиять.В молодости Старая Береза была влюблена в Ветра-Полуночника, случалось, что до утра он гладил ее покорные листья. В ее ветвях прятались партизаны. Она убедительно доказала мне, что деревья верно служат людям, а люди нередко относятся к ним беспощадно.
Юра рассказывал, и его странное лицо все разгоралось от радостного волнения.
— Мы верим тебе, — сказал Петр Степанович, — но ведь, кроме нас, никто тебе не поверит. Немногим удается проникнуть в выдуманную страну, и в конце концов они возвращаются, чтобы рассказать о ней обыкновенным людям. Я не стал бы уговаривать тебя, ты счастлив, но это короткое счастье! В обыкновенном мире, конечно, не бродят по лесам, разговаривая с березами, белками и ежами, ты же не захочешь огорчить тех, кто любит тебя. И, кстати, теперь тебе не нужно превращаться в собственный рисунок, потому что Лука Лукич улетел неизвестно куда в авиашубе, а мачеха надеется, что она навсегда избавилась от тебя.
— Короче говоря, — сказал Петька, — не будешь же ты всю жизнь бродить по лесам голодный, заросший, в ковбойке и оборванных джинсах. Вот еще Маугли нашелся! Лесники-то не знают о твоих фантазиях. Примут за браконьера — и вся недолга!
— Самое важное, что каждый час, каждую минуту тебя ждет надежда на счастье, — прибавила Таня.
Заслушавшаяся Мария Павловна уронила судки. Суп пролился, котлеты покатились, и только нетронутый кусок шоколадного торта соблазнительно темнел на зеленой траве.
Юра метнулся в сторону, когда Петр Степанович вынул из кармана волшебную палочку. В больших, мягких глазах было: «Да, да, да», но все выгнутое, как сломанный обруч, лицо говорило: «Нет, нет, нет». Победили, конечно, глаза, ведь недаром же говорят что они «зеркало души». В этом «зеркале» шаткое сомнение стало сменяться уверенностью, а ведь от уверенности не больше двух шагов до решения. Петр Степанович взял в руки волшебную палочку. Ему показалось, что Юра будет стесняться своего превращения, и он скомандовал:
— Прошу отвернуться!
Все послушно отвернулись в сторону, а когда Мария Павловна спросила: «Теперь можно?» — на месте сильванта стоял высокий юноша, смуглый, с вьющейся каштановой шевелюрой, длинноногий, плечистый, но, как ни странно, чем-то непохожий на обыкновенных людей.
«Это пройдет, — подумала Таня, — через два-три дня он ничем не будет отличаться от нас».
(Но она ошиблась. Прошли годы, Юра стал великим поэтом, а поэты, да еще великие, во многом отличаются от обыкновенных людей.)
— Это прощание с детством, — сказал он задумчиво. — Никогда больше я не буду жить в придуманной стране. Рисовать сильвантов я тоже не стану — я не трус, но, по-видимому, это слишком опасно. Мария Павловна, спасибо за обед, от которого остался только кусок шоколадного торта. Я с удовольствием съем его, у меня першит в горле от орехов, которыми меня угощали белки, а есть сырые грибы можно, мне кажется, только один раз в жизни. Сегодня я возвращаюсь в Хлебников. Я не буду больше жить у мачехи просто потому, что я ее не люблю, а она не любит меня. Я окончу школу, а потом стану резчиком в Мастерской Игральных Карт. Надеюсь, что Иван Георгиевич устроит меня в общежитие. Ириночка снова начнет петь, и весь город будет слушать ее. А иногда она будет петь негромко, почти шепотом для меня, когда мы будем одни гулять по набережной вдоль моря. А теперь простите меня за все тревоги, которые я нехотя вам причинил.
Все на свете, к сожалению, кончается, пора и мне поставить точку, без которой не может обойтись самая занимательная история. Но пусть это будет очень маленькая, едва заметная точка. Она не помешает мне снова вернуться в страну, где ловят погасшие звезды и говорят правду, только правду, и ничего, кроме правды.
Обсуждаем четвертую сказку и не находим пятую
— Почему вы думаете, — спросил меня дядя Костя, когда я прочитал ему эту историю, — что здесь нет ничего полезного для моего путеводителя? Во-первых, вы подробно рассказали о Павле Степановиче, что вполне соответствует третьему разделу плана: коренные жители, отлучавшиеся из города только по неотложным делам. А во-вторых, из этой истории можно сделать практические выводы. Почему бы, например, не устроить нечто вроде соревнования между Немухиным и Хлебниковым в отношении чистоты и порядка?
Я спросил, думает ли дядя Костя упомянуть в путеводителе о чудесах и нельзя ли их тоже включить в условия соревнования. Дядя Костя подумал.
— Именно можно. Более того, необходимо! Помилуйте, тысячи людей верят в летающие тарелки. Почему же не задуматься, по какой причине именно в Немухине и в Хлебникове никто не удивляется чудесам? И потом, не надо забывать, что мы еще не нашли ни самовар, ни пушечку, ни шкатулку.
— Дядя Костя, а вы не думаете, что эти вещи Лука Лукич оставил себе?