Ночные проповеди
Шрифт:
– Не увидим. Наша траектория предполагает неуправляемый вход в атмосферу через десять минут, а потом мы раскалимся и сгорим.
– Отлично. Я в режиме самопожертвования.
– А я нет.
– Отлично, – повторил Лодырь-2. – Надеюсь, ты будешь мучиться.
– Меньше, чем ты. Не сомневаюсь, у тебя, как и у меня, есть сохраненная копия. Но я погибну, зная, что преуспел, а ты погибнешь, зная о своем поражении.
– Преуспел? Я б не стал называть успехом акт бессмысленного уничтожения – даже если бы ему не предшествовали многочисленные убийства.
– Когда-то
– Возможно, ты развлечешь нас в наши последние минуты? – предложил Лодырь-2 с равнодушием – отчасти деланым. – Объясни-ка, с какой стати уже состоявшееся убийство сорок одного невинного человека, запланированное убийство многих тысяч в будущем и разрушение построек ценой в триллионы долларов и десятки лет людского и машинного труда описывается словом «сражаться», а уж тем более за веру.
– Я продолжаю войну с врагами Господа нашего на фронте и в тылу. Из-за врагов за нашими спинами мы проиграли Войны за веру. Я свершил правосудие над папистом Лайамом Мэрфи. Я свершил правосудие над пацифистом Дональдом Джоном Блэком. А теперь я сурово покараю страны-отступники.
– Ты понимаешь, что я транслирую нашу беседу и она будет передана властям?
– Конечно, понимаю. Думаешь, это им поможет?
– Увидим.
– Как я уже говорил – не увидим.
– Мне дали понять, что у этого корпуса есть возможность управлять полетом при входе в атмосферу.
– У меня, как видишь, такой возможности нет.
– Если позволишь мне вынуть чип из твоей головы, то сможешь безопасно спуститься вместе со мной.
– Вполне вероятно, что ты обманываешь меня. К тому же какой смысл в таком спасении? Меня будут судить.
Лодырь-2 к идее суда над Хардкаслом отнесся совершенно равнодушно. Но, похоже, преступник всерьез рассматривал такую возможность. Это заблуждение стоило использовать.
– Скамья подсудимых – удобная трибуна, – заметил Лодырь-2. – Многие мученики за веру пользовались этим.
– Да, так было. Что ж, делай что должен.
Он разжал хватку. Ремонтный робот со всей быстротой, на какую отважился, взобрался по руке Хардкасла и залез на голову. Там он рассек искусственный скальп, открыл крышку черепа и вынул чип, а затем сунул его в гнездо внутри своего корпуса. Оттуда чужой процессор никак не мог повлиять на работу тела, но сохранялась ограниченная возможность общения с ним.
Рассчитав наилучшее время прыжка с точностью до миллисекунды, Лодырь-2 покинул кувыркающееся гуманоидное тело как раз тогда, когда ощутил, что поверхность корпуса начала разогреваться от вхождения в атмосферу. Он растопырил манипуляторы, выпустил углеродные перепонки и несколько минут скользил над погруженной в ночь Атлантикой. Затем скрутился в мяч и метеором понесся вниз.
– Наше движение не похоже на контролируемый спуск, – заметило с тревогой то, что составляло личность Хардкасла. – Чем это объясняется?
– Я солгал, – ответил Лодырь-2. Падая, они сгорели в оранжевом пламени.
18. Тьма и пламя
– Ты в дерьме по уши, – сообщил главный инспектор Фрэнк Макоули Адаму Фергюсону.
Было восемь сорок пять утра, вторник, восьмое сентября. Инспектор Фергюсон стоял, сцепив руки перед собой, напротив стола Макоули. Лодырь сидел рядом. Фергюсон не мог отделаться от ощущения, что в жужжании роповского вентилятора слышалась нотка самодовольства. Ладно, пусть радуется. Ночь у инспектора выдалась жуткая – во-первых, из-за новостей об эвакуации космического лифта, а во-вторых, после взрыва в «Динамичной Земле» его преследовали кошмары. Вдобавок, не умолкая, сыпались звонки от разъяренного начальства, интересовавшегося, как это полиция спровоцировала разорительно дорогостоящую эвакуацию лифта.
– Сэр, я понимаю вас, – сказал он. – Однако позвольте предположить…
– Присядь, – посоветовал Макоули и сам поудобнее устроился в кресле. – Я тебе зря мозги промывать не буду. Меня самого через час вызывает на ковер главный констебль. Это ж как надо постараться, чтобы вытеснить с первых полос самое жуткое кровопролитие со времени Войн за веру. Мать твою, у тебя получилось! Причем с моего благословения, как подтвердят все свидетели и записи. Ты понимаешь, что хозяева Атлантического лифта на нас могут подать в суд? На полицию и на нас лично? И я уже не говорю про «Ханиуэлл».
– Пускай попробуют. Они хоть и винят нас за ложную тревогу, но уже вовсю хвастаются тем, как блестяще провели эвакуацию. Триумф техники безопасности! Им следовало бы поблагодарить нас за первую возможность серьезного испытания.
– Вряд ли главного констебля убедят такие аргументы.
– Меня они тоже не слишком убеждают, – согласился Фергюсон. – Но мы все-таки получили нечто вроде признания от копии Хардкасла. А копия Лодыря, по всей видимости, сумела прикончить ублюдка.
Макоули потер ладонью лоб.
– Этого мало. Люди хотят крови – и трудно их винить. Черт возьми, никого не устроит и не успокоит записанное бормотание полоумного робота.
– Сэр, я, в общем-то, согласен. Но ведь, как ни крути, мы раскрыли два убийства и теракт робота-смертника. А если люди потребуют живых людей на скамье подсудимых, есть еще Ливингстон и его конгрегация. Их нужно прощупать как следует.
– Ты глянь на это здраво, – посоветовал Макоули. – Ты хочешь сказать, что «Ливингстон Инжиниринг» саботирует свои же поставки для космического лифта в рамках заговора правого крыла американцев-изгнанников? И все они хотят обрушить лифт?
– Насчет американцев – пока домыслы. Но в целом – да.
– Хорошо, подумай так: с какой стати Джону Ливингстону уничтожать свое же дело? К тому же, если он или кто-то, кто на него работает, скажем, сыпанет песка в подшипники кабин, чтобы те соскользнули и грохнулись о кабель, или вытворит еще что-нибудь в том же духе – расследование обязательно приведет в его компанию.
– Возможно. Но проблема с логикой возникает лишь в том случае, если рассматривать Ливингстона как бизнесмена, а не как фанатика.