Ночные видения

Фейхи Томас

Преодолев бегом три лестничных пролета и все еще отдуваясь, Фрэнк останавливается у двери квартиры Саманты. В бумажнике у него до сих пор лежит дубликат ключа, и сейчас он думает, стоит ли возвращать его по прошествии стольких месяцев. Он нажимает кнопку звонка и дважды стучит в дверь.

Саманта открывает, и глаза ее расширяются от удивления.

— Не был уверен, что застану тебя дома, — говорит Фрэнк, засовывая руки в карманы.

— Я взяла выходной. Не знала, на сколько задержусь, и решила подстраховаться.

Фрэнк осторожно входит

и обводит квартиру взглядом, отыскивая перемены, произошедшие после его отъезда в Вашингтон. Похоже на то, как он впервые приехал домой после колледжа: вроде бы все то же самое и одновременно другое. Комнаты как будто уменьшились, сжались. На стенах новые картины. Артефакты прошлого — альбомы с рисунками, забытые безделушки — свалены в ящик и убраны в шкаф. Даже самая мелкая перемена напоминает о том, что жизнь здесь без него не остановилась, а продолжалась своим чередом. Никакой истории их любви. То, как Саманта стоит посреди комнаты, безвольно опустив руки, только усиливает ощущение утраты. Вот так она держалась в их последние недели вместе. В стороне от него, без страсти или желания. Говорила о чем угодно — о мебели, погоде, телепередачах, продуктах, — только не о них.

Именно это — ее усиливающееся безразличие, ее молчаливая отстраненность — действовало на него угнетающе. Он пытался убедить ее. Говорил, что они могут быть вместе. Говорил, что вовсе не ставит работу на первое место. Говорил, что любит ее. Но никакие объяснения не помогали. Что-то в Саманте изменилось, как будто она вот так, вдруг, за одну ночь, пришла к выводу, что за любовь к нему ей приходится платить слишком высокую цену. Секс стал актом отчаяния. Грубым физическим упражнением без нежности, без игры. По утрам, едва проснувшись, она поднималась и быстро уходила, так что к рассвету простыни остывали сильнее, чем воздух в пустой комнате.

Фрэнк никогда не верил, что причиной была его работа. Другой мужчина? Сомнительно. Они по-прежнему слишком много времени проводили вместе. Может быть, дело в том человеке, который напал на Саманту в библиотеке более двух лет назад? В это ему тоже не верилось. Она ведь выжила. Они выжили, оставаясь вдвоем, держась друг за друга. Он помнит, как сидел у кровати в больничной палате, держа ее за руку, стараясь не смотреть на пересекающую живот повязку. Но несмотря ни на что, вопреки тому, что у них было, все закончилось. Закончилось не ссорой и криками, а непролитыми слезами. Никто не бил посуду и не швырял стулья. Просто Саманта ушла от него в это чертово молчание.

В тот день, день, когда все закончилось, Фрэнк испытал скорее облегчение, чем печаль. Саманта отвезла его в аэропорт. Оба были немного взволнованны, но она молчала, как будто сказать было уже нечего, как будто у нее кончились слова. Серое небо висело над ними, будто тяжелая, сырая простыня на бельевой веревке, и колеса равномерно постукивали на неровной поверхности моста.

Тук. Тук. Тук.

Может, она и не любила его никогда?

Тук.

Эта

мысль пугала его даже сильнее, чем ее молчание.

Тук.

— Я люблю тебя, — тихо обронил он.

Она неловко улыбнулась и повернула к терминалу.

Вот так и закончилась их любовь. Быстрее, чем Бог сотворил мир. Прошло шесть месяцев, а он все еще скитается по пустыне, отыскивая ответы.

— Извини за утреннее происшествие, — говорит Фрэнк. — Я и подумать не мог, что мы увидим нечто подобное.

— Ничего, я сама виновата. Не надо было мне туда ездить.

— Неправда.

— Ладно, не велика беда. Я уже в порядке.

Фрэнк садится на диванчик, а Саманта выдвигает стул. В неловкой тишине он пытается решить, нужно ли говорить что-то еще об утреннем происшествии, но она начинает раньше:

— Я сделала несколько звонков, как ты и просил. Навела справки в адвокатских конторах, социальных службах. За последние три недели новеньких на работу не принимали и обращений тоже не было. Хочу проверить еще несколько мест и жду ответа от подруги, которая работает в Фонде помощи больным СПИДом, но, боюсь, до понедельника никакой новой информации уже не будет.

— После увиденного утром на стоянке я не питаю больших надежд.

— Попытаться все же стоит. Что ты выяснил?

— К сожалению, не многое. Жертва не идентифицирована. Отпечатков пальцев нет ни в федеральной базе данных по трудоустройству, ни в полицейских архивах. — Фрэнк достает из сумки тонкую папку. — Давай посмотрим. Корпорация прислала патологоанатома для помощи в проведении предварительной медицинской экспертизы. Судя по всему, мужчина умер от удара ножом в шею. По следам от веревок на руках и ногах можно предположить, что прежде чем перетащить к машине, его связали где-то в другом месте.

— Но зачем?

— Зачем? Возможно, чтобы затруднить опознание. Возможно, чтобы помучить — если допустить, что он еще не был мертв. Возможно, убийце захотелось новых впечатлений. — Фрэнк усмехается. — Не знаю.

Саманте нравится звук смеха в ее квартире, но она старается не показать этого.

— Узнал что-нибудь еще?

— В салоне обнаружили отпечатки пальцев двух человек — Кэтрин и жертвы, — а также ключи в замке зажигания, пустой пакет из-под соленых сухариков, три сигаретных окурка в пепельнице и кассету с классической музыкой в магнитофоне.

— Что за музыка?

— Помню, ты всегда любила музыку. — Он заглядывает в блокнот. — Так… Да, вот. Бах, «Гольдберг-вариации» в исполнении Гленна Гулда.

— Музыка звучала, когда нашли машину?

— Не знаю. В отчете нет никаких упоминаний.

— Машина стояла в двадцати футах от воды. — Саманта подается вперед. — Почему бы не утопить ее и не избавиться разом от всех улик? Кто-то хотел, чтобы и тело, и кассета были найдены. Почему?

— И кто? Между прочим, ситуация изменилась, и полиция склонна считать Кэтрин уже не жертвой, а главной подозреваемой.