Ногин
Шрифт:
Товарищи по праву считали Виктора Павловича большим знатоком профессионального движения, рабочей кооперации и, разумеется, текстильной промышленности, где он когда-то работал красильщиком. На разных этапах все это и стало основой его деятельности. И в самый первый период, когда осуществлялась национализация промышленности и зарождался главкизм времен военного коммунизма. И во второй: тогда началась децентрализация промышленности и заметно окрепла власть на местах. И в период третий — при нэпе и первых шагах советского рынка. И в четвертый, когда обнаружилась ставка на крестьянина и промышленность получила возможность быстрого роста и новой технической
Невероятно трудной была работа в те годы: гражданская война не затихала, голод, «испанка» и сыпной тиф косили людей. А надо было искать, находить и закладывать основы советской хозяйственной жизни в великой разрушенной стране. Сколько, к примеру, положил сил Виктор Павлович, чтобы определить те нормы трудовой деятельности и те отношения рабочих с администрацией, которые позднее получили выражение в «Кодексе законов о труде»!
Но решали все дело хлеб, оружие и ткани — три кита молодой Советской республики. Голодный рабочий падал без сил возле станка. Голодный и раздетый красноармеец едва ли мог отбиваться от врагов на фронте. Крестьянин пообносился до нитки и требовал за хлеб штаны и рубаху.
Виктор Павлович превращался то в уполномоченного ЦК по заготовке хлеба в районах Северного Урала, то в главного экспедитора, отправляющего пароходы с пшеницей из Америки. Но гораздо чаще приходилось ему думать о том, как достать хотя бы один вагон продовольствия для фабрики, где рабочие, терзаемые голодом, кричали на митингах:
— И чего стоит такая власть? Сырья не дает ни на грош и куска хлеба подкинуть не может!
Чтобы наладить снабжение фабрик и заводов продовольствием и сырьем, полтора года руководил Виктор Павлович рабочей кооперацией страны.
Он пригласил Владимира Ильича выступить с речью 9 декабря 1918 года на 3-м Всероссийском съезде рабочей кооперации. Ленин ясно определил пути соглашения кооперации с властью рабочих и крестьян: «То, что сделано Советской властью, и то, что сделано до сих пор кооперацией, должно быть слито». И никаких разговоров о том, что кооперация может оставаться нейтральной в дни, когда советская власть уже заявила о своих выдающихся успехах в политической и военной деятельности. «Раньше западные народы рассматривали нас и все наше революционное движение, как курьез. Они говорили: пускай себе побалуется народ, а мы посмотрим, что из всего этого выйдет… Чудной русский народ!..
И вот этот «чудной русский народ» показал всему миру, что значит его «баловство».
Виктор Павлович выступал на съезде с открытым забралом. Обращаясь к Ежову-Цедербауму, который особенно рьяно отстаивал «независимость» кооперации от советской власти, он сказал:
— Вы знаете еще один маленький недостаток за нами: у нас всегда за словом идет дело. Если мы говорим, что у нас имеются лица, которых мы называли злейшими врагами советской власти, то за этим следует довольно ясная и определенная расправа с этими лицами (аплодисменты части зала). Это свидетельствует о том, что мы со злом, которое мы открыли, боремся. Мы не хотим, чтобы такие лица с нами работали, мы их уничтожим! (Голоса: «Ого, угрозы!» «Не очень страшно!»)… Мартову и другим не нравится то, что сделал рабочий класс России, но о чем это свидетельствует? О том, что он и другие просмотрели, что создал рабочий класс за это время… И когда Либкнехту после выхода его из тюрьмы показали изданные нами декреты и рассказали, какие… задачи уже разрешены фактически в России, он сказал, что был бы счастлив, если бы хоть десятая часть этого была проведена в жизнь!
Скоро главной заботой Виктора Павловича стали ткани. Одеть армию, одеть народ — с таким девизом развивалась текстильная промышленность, которой руководил Ногин в годы военного коммунизма и при нэпе.
Он собирал все текстильные фабрики страны в единый организм, работающий по одному плану. А фабриканты и многие специалисты саботировали каждый его шаг. Надо было ломать хребет саботажникам и привлекать тех, кто соглашался работать в новых условиях.
Началось изгнание бывших текстильных королей, дошла очередь и до Богородского «князька» Арсения Морозова. Рассказали Виктору Павловичу, как это было. Шесть рабочих — от профсоюза и партийной организации — явились к бывшему хозяину. Вошли без доклада. Морозов заметил это, сел в кресло глубже, поправил пенсне и пробурчал:
— Это что еще за мода — входить без стука?
— Собирайтесь, Арсений Иванович! — приказали ему.
— Куда собираться?
— Так что из кабинета. И… с фабрики!
— Не понимаю.
Ему объяснили честь честью:
— Без хозяина будем жить, вернее — без вас. Отбираем все подчистую!
Он вскочил и начал кричать. Но голос сорвался. Делегаты засмеялись. А потом один из них сказал:
— Ну, пошевеливайся, хозяин, нам некогда.
Слово «хозяин» прозвучало иронически. Морозов бросил на стол связку ключей и вышел…
— Все правильно, — сказал Виктор Павлович, когда ему представили эту сценку. — А где сын Арсения, Сергей? Он, кажется, отличный финансист?
— Пока в Глухове. И по части денег действительно большой специалист.
— Направьте его ко мне.
Так появился в текстильном синдикате новый начальник финансового управления Сергей Морозов, За ним потянулись к Ногину и профессора, и инженеры, и техники. И когда он увидел, что работать они будут, заручился согласием Владимира Ильича обеспечить их усиленными пайками.
Крупные специалисты посоветовали ему закрыть десятки фабрик, для которых не хватало сырья. Это был трудный шаг, даже опасный, потому что досужие крикуны немедленно начали кампанию в прессе; Ногин хочет устроить диверсию в раздетой и разутой стране!
Но Виктор Павлович обнаружил твердый характер. Он собрал Всероссийский съезд механиков всех текстильных фабрик страны. Попросил совета; как быть? И товарищи поддержали его. Бездействующие фабрики, которые никак не могли спасти двадцать-тридцать возов льна, сто или двести кип из старых запасов хлопка, вагон или два шерсти, были остановлены. Специальные бригады консервировали предприятия по всем правилам: выставляли надежную охрану, чтоб сохранить оборудование от расхищения, чистили и смазывали станки, предохраняя их от сырости и ржавчины. И как только появился хлопок, затем лен и шерсть, все фабрики полным ходом начали работать на страну.
Характер старого большевика, его умение обращаться с людьми раскрывались на каждом шагу. Он не умел лгать и никогда никому не обещал лишнего. А уж если мог сделать, делал в самый короткий срок. И если, к примеру, обещал вагон картошки, все знали, что этот вагон уже в пути на фабрику. Ездил он по предприятиям почти беспрерывно. Его встречали как самого близкого товарища — честного и бескорыстного и такого же, как они, голодного и разутого.
Однажды летом ждали его на Измайловской фабрике, под Москвой. Смена закончилась, но никто не остановил станков: всем хотелось показать Ногину, как работает предприятие, — недавно обеспеченное сырьем.