Номер Один, или В садах других возможностей
Шрифт:
Вот она, уже идет, показалась, спускается по лестнице сюда, тащит на горбу безжизненное тело, оглядывается конкретно наверх, к кому-то, кто выступает следом:
— Молодой человек, помогите же мне! Вы, вы!
Осторожно заглянул по направлению к верхнему этажу — спускаются грязные желтые ботинки, Ящик следом за теткой идет вниз (с чердака? Когда успел?).
— И вы, вы! Я боюсь упаду! Поддержите!
Это уже она к нам обращается.
— Вы, мужчина! Умираю!
Отступил перед санитарами.
Те
Толстое лицо Ящика, маленькие глазки сощурены. Две дырки. Два дула. Жует свою жовку.
Сделаем как бы полупрыжок вниз, протиснемся между санитарами (мат) и вот пошел вместе с ними шагать вниз по ступеням, раз-два. Прихватив простыню в горсть, как бы помогая.
Качался как улов в сети жмурик.
— Ты чо, отвали, — сказал задний санитар, — чо под ногами тут… Маячишь…
Валера покопался в кармане и, идя в том же ритме, сунул переднему сто долларов, заложил в карман халата.
— А ну, разойдись, дайте пройти вниз…
Куда там, задний сантар, которому не перепало, замахнулся ногой, врезал нам под колено, не останавливаясь, мат пошел непрерывно.
Тут уже началась эта толпа внизу и пришлось тесниться, пробираться.
Какая-то чумовая очередь, все держат в руках — это что? Трупы они держат, придерживают. Те лежат и полувисят. Эти уже больше суток, отмякли. Что я, не знаю окольдерелых? Не работал санитаром? Окольдерелые тут все были молодые, совсем дети встречались, лет по четырнадцать… Лысые. Те самые… Девочки в платках… Их держали, скорее всего, матери или бабки. Какие-то тетки со страшными, бледными, как из теста, мордами, иногда попадались мужики с черными пятнами вокруг глаз, трясущиеся… Иероним Босх! А кто такой Босх. Был художник такой, уродов рисовал. Ага.
С трудом просачивались санитары, проталкивались сквозь густую толпу.
— Не! Не! — Заорал сзади Ящик. — Бежго! Чуня!
— Да все, ожидаем!
Какая-то женщина с мальчиком, этот живой, хрипит-дышит, прислонила его к себе, умоляет:
— Ну Господи же… Не верите? Последние секунды! Все мои деньги! У нас агония!
Мужской голос на площадке в толпе:
— Совсем ты, да? Он живой! Че приперла его? Он еще живой! Тут мертвых, мертвых, дура больная!
— Речь идет о последних минутах! Я готова!
— Ну и че? Она готова. Отвали отсюда! Во блин дает, живого!
— Деньги, вот деньги!
Сверху крик:
— Деньги везьмем, а живых не!
— Что делать, что делать!
— Придуши ты пацана своего! — засмеялись внизу.
А сзади вопль:
— Кто-нибудь! Кто-нибудь! Паа-маа-гите! Господи, да что ж это такое! Не толкайтесь, мужчина, я с ребенком! У меня же ребенок!
Санитары пробирались.
— Молодые люди, ну поддержите, ну падаю (мать Ксюши с трупом, обморочно задыхаясь).
И передний санитар:
— Поди! Поди! — заорал.
Даже
Санитары, а с ними и Валера дотолклись до второго этажа, где вообще котловище было несусветное, их уже не пускали.
Передний санитар вскричал благим матом:
— А ну! От стены! Дайте пройти! А ну! Поди!
И стал бить кованым сапогом.
— Вы что деретесь, здесь больные дети! — вызверилась какая-то тощая, интеллигентная баба, держа под мышки здоровенного мертвого парня. Как она его удерживала-то? — Это же больные! — визжала она со слезами. — Сына моего не смейте касаться!
Ей, видно, попало по ноге. Понятно было, она ее подняла, как птичка, и терла о другую ногу. Вся перегнулась на сторону.
Какие больные, это неживые.
Как-то нехотя отклеивались, посторанивались, зверски оборачивались, потные уроды в обнимку с красивыми мертвыми. Красномордая тетя прижала к себе совершенно лысую девочку, никого не пропускает, растопырила локти.
Сзади тонко выл бабий голос:
— О умираю — смерть моя пришла — кто ее похоронит — спасите люди — моя Ксюшенька! Ой люди люди!
И Ящик оттуда же, сверху:
— Чуня! Бежго!
Не оборачиваться.
Что это опять: у очень знакомой железной двери присобачена бумажка «М-психоз» и дальше мелко какие-то часы.
Это сюда они все стоят, теснятся.
«Ну уж нет», — подумал Валера, прячась за санитаром, и вдруг у него в кармане зазвонил мобильный телефон! Как гром грянул на лестнице!
Это звонят тем торгашам.
Тут же Валера увидел внизу направленное прямо в глаза дуло револьвера и харю Чуносого (узнал его сразу почему-то, знакомая личность, вроде бы серийный убийца).
— Ждем только лишь тебя, — сказал Чуносый.
Их там человек шесть стояло, все знакомые какие-то… Кто это? Какие-то бандиты явно. А, вон Светка смотрит! Но как-то нерешительно, как чужая. Нет ее этого выражения отпетости на лице. Наглости.
В такой момент все замечаем, усмехнувшись, подумал про себя. Сердце колотилось.
Чуносый рукой, револьверчиком отстранял какую-то жирную бабу с девочкой на спине. Баба держала ее как мешок с картошкой, но нежно. Свой мешок со своей картошкой. На девочке был белый платочек и длинное платье. Задралось. Торчали окаменевшие ноги, худые как палочки в белых носочках и кроссовках. Мать никого не пропускала.
Стоим над ней.
Чуносый показывает санитарам, быстрее, мол, те оробели, топчутся, боятся идти под дуло.