Нопэрапон, или По образу и подобию
Шрифт:
В то же время рассудок подсказывал юноше, родившемуся и выросшему в шумном, практичном Киото, резиденции сегунов: все это – лишь игра воспаленного воображения. В наш просвещенный век… увы, сверхъестественное осталось жить в легендах, в наивных россказнях простаков, в песнях сказителей, да еще на театральной сцене, где служит пробуждению смутного очарования в сердцах зрителей. Так, наверное, и должно быть – но почему грусть окутывает плечи светящимся облаком? Почему увлажняются глаза? Почему?!
Кто знает?
Стая ворон с оглушительным карканьем
Юный Мотоеси улыбнулся.
Меч за его поясом был деревянным. В имуществе труппы имелось с полдюжины настоящих клинков, отнюдь не работы знаменитых оружейников древности, но вполне сносных как для спектаклей, так и для возможной защиты в пути. Но юноша взял с собой «меч слуги» – не хрупкую деревяшку, подобную игрушке Безумного Облака, а изделие из крепкой древесины, окованное медью. В умелых руках, в особенности если это были руки мастера, «меч слуги» дорогого стоил, позволяя лишний раз не отнимать жизнь у случайного бродяги… или иначе: в случае неудачи не слишком обозлить налетчиков.
Юноша улыбнулся еще раз.
Улыбка вышла горькой.
Его руки не были руками мастера, да и особо умелыми они тоже не были. Если не кривить душой, обманывая самого себя, и принимать реальность такой, какая она есть. Да, пользуясь дарованными привилегиями, в Киото по протекции отца он посещал вместе с другими молодыми актерами школу фехтования. Да, полным бездарем его назвать трудно – спасала молодость и полное сил, с детства подготовленное тело! – но ничего особо выдающегося из Мотоеси никогда не выйдет. Взгляд сэнсея «кэн-дзюцу», маленького, похожего на краба человечка, сперва был испытующим, потом – чуть-чуть раздраженным; и, наконец, в этом взгляде воцарилось полное отсутствие интереса.
Безмятежность равнодушия.
Маска «божественного старца».
Не будь юноша актером, он вовсе не заметил бы этих оттенков – похожий на краба сэнсей отличался мимикой каменных статуй храма Касумацу, и выразительность его взгляда была сродни взгляду куклы-неваляшки. Но Мотоеси все-таки был актером, младшим сыном великого Дзэами…
Третья усмешка горчила вдвое.
Мотомаса, старший брат юноши (много, много старший!..), к этому времени номинально числился руководителем беспокойной актерской братии; со дня отцова пострига он возглавлял труппу, исполняя главные роли с неизменным успехом; больше полудюжины пьес Мотомасы вошли в репертуар других трупп – и даже театры марионеток-дзерури не пренебрегали этими текстами, перерабатывая их, что называется, «под себя».
Старший брат готовился воспринять от родителя титул «великого», чего нельзя было сказать о младшем. Пускай юноше не доверяли ответственные роли демонов, одержимых и старцев, требующих от исполнителя жизненного опыта, – но молодые женщины, охваченные страстью! юные воины-аристократы! небесные феи!..
Увы, увы и трижды увы.
Мотоеси приходилось довольствоваться амплуа «второго спутника», в чьи обязанности входил краткий пересказ содержания пьесы, пока главный герой менял парик и готовился к следующему выходу.
А способности к фарсам у юноши отродясь не имелось.
Быть смешным – дар богов…
Взгляд строгого отца, взгляд Будды Лицедеев года полтора назад сменился с испытующего на чуть-чуть раздраженный; и юноша с содроганием ждал того дня, когда во взгляде Дзэами воцарится равнодушие.
Поэтому Мотоеси так трепетно относился к любой возможности доставить радость отцу.
Те, кого судьба наградила титулом посредственности, должны знать свое место.
Они должны, не ропща, дорожить малым.
Перейдя речку по шаткому мостику, юноша немного спустился вниз по течению, по песку отлогого речного берега.
Вскоре из ночи выступил мохнатый бок холма Трех Криптомерий, где обитал старый мастер масок.
Первая половина пути близилась к завершению.
Первая половина Пути.
4
– Тамура-сан! Это я, Мотоеси! Вы меня помните, Тамура-сан?! Отец просил…
Тишина.
Можно услыхать, как трудятся древоточцы в перилах открытой веранды.
– Тамура-сан! Я принес деньги за новую маску! Я бежал, Тамура-сан, я сразу… сразу после представления… я спешил к вам…
Заскрипели ролики раздвижных фусума. Женская фигурка осторожно выглянула наружу; миг – и вот она оказалась на веранде. Лунный свет выбелил морщинистое старушечье личико, осыпал пыльцой поношенное кимоно на вате, скрывавшее щуплое тельце; хрупкие запястья выглянули из рукавов, изумленно всплеснув на ветру двумя выпавшими из гнезда птенцами.
Спектакль «Аиои», сцена четвертая – выход духа сосны из Такасаго, воплощенного в пожилую женщину; реплика «…и право, как верно, что сосну и дикий плющ уподобляют вечности!..»
Но нет, реплика на сей раз была подана иная.
– Кто… кто здесь?
– Донна-сама! – Юноша не помнил, как зовут жену мастера масок, хотя сразу узнал ее в лицо; и поэтому предпочел банальное обращение «госпожа», годное в любых случаях. – Донна-сама! Тамура-сан еще не спит?
Женщина на веранде помедлила, прежде чем ответить.
– Нет… не спит…
Тихий, еле слышный голос; о сказанном приходится скорее догадываться, выбирать смысл из эха, шороха, шелеста, намека на речь, как выбирают скудный улов из рыбачьих сетей.