Норби
Шрифт:
Профессор чуть не подавился кофе.
– У меня французский паспорт!
– Они его потеряют, – улыбнулся я. – Найдут лишь тогда, когда вы все расскажете и все подпишите. И вы станете работать за пять долларов в неделю, а если заартачитесь, то вас осудят за растление несовершеннолетних и посадят в камеру с тремя хмурыми неграми.
Я не слишком преувеличивал. Гувер от такого подарка точно не откажется.
– Ваше предложение, мсье Корд? – профессор недовольно поморщился.
– Прибываем в Штаты вместе. Гражданство США получаете в течение
Колобок задумался.
– Мало! К этому добавьте личную встречу с вашим Президентом.
На этот раз мне очень захотелось пересчитать ему зубы. Так бы я и сделал, но. ФДР болен, он инвалид, даже не может встать на ноги. Дьявол, проклятый марсианин все рассчитал!
– В течение полугода, – согласился я. – Или даже раньше, если мистер Рузвельт заинтересуется. Обещаю! А за это, драгоценнейший наш профессор, вы покажете мне оба объекта, до которых добралась Структура. Прямо сейчас!
Бенар задумался, толстые пальчики принялись бегать по скатерти. Наконец, он вскинул голову.
– Один! Зато самый перспективный. На другом, увы, барон Леритье де Шезель уже успел поставить свою охрану. Но вы не разочаруетесь.
– Слова, слова! – негромко отреагировала Фогель.
Профессор улыбнулся.
– Как Польшу недавно тряхнуло, а? В ваших газетах снова вспомнили о параболоидах, которые вы, кстати, сами и выдумали несколько лет назад. Естественно, параболоиды в шахтах – чушь, но я покажу вам аппарат UGB-3 и свожу в. Insecta. Как это лучше перевести?
Мы с Фогель переглянулись.
– Какие-то насекомые? – предположила она.
Жак Бенар покачал головой.
– И насекомые тоже, но слово обозначает еще и кладку яиц или просто кладку. Insecta – подземное хранилище зарядов, один из них как раз использовали, чтобы остановить русское наступление. Аппарат отвозит их на место и, так сказать, откладывает. Как там все устроено, даже не представляю, но вы сможете взглянуть и оценить.
Я задумался. Соблазн, конечно, велик.
– Об этом оружии знает французское правительство?
Профессор дернул пухлыми плечами.
– Естественно. Но без подробностей, барон торгуется и просит за доступ к объекту значительно больше, чем прошу я. Если они договорятся, Париж сможет разговаривать с Берлином совсем иначе. И с Москвой. И, между прочим, с Вашингтоном.
Я шлепнул ладонью по скатерти.
– Брэк! Мне нужно подумать. Фогель, забирай уважаемого профессора и сыграй с ним в карты.
Жак Бенар улыбнулся.
– В шахматы. Карты на Клеменции строго запрещены, мсье Корд. Дьявольский соблазн!
Я уже знал, что соглашусь.
Немцы уже строят циклотроны и скоро получат очищенный уран. А у нас пока только разговоры, причем умники из университетов поделились ровно на две половины, словно на матче по бейсболу. Команда «Надо» против команды «Чушь». Не
А у поганца Адди, не ефрейтора, а барона, такое оружие уже есть! Пусть не ядерное, но ничуть не слабее. Если даже французское правительство пожадничает, он наведет порядок в Европе сам. Неизвестно, что хуже.
Дьявольский соблазн!
– Норби! Дай мне еще десять минут. Я у него уже почти выиграла! Испанская партия!..
– Бенар тебе поддается, не обольщайся. Умный он, колобок. Придется нам рискнуть еще раз, двоим в Вашингтоне, может, и поверят. Надо купить хороший фотоаппарат и.
– Колобок – он умный, мы его едва ли обыграем, но рискнуть согласна. Значит, ты меня уже не считаешь предателем и убийцей бедной мисс Виктории?
– Ты меня устраиваешь такая, как ты есть, Анна.
– Хорошо. Если хочешь, называй по имени.
4
Ему приснилось давно забытое ощущение счастья. Поздний зимний вечер, теплый огонь фонарей, хрустящий под ногами снег. Двое идут по улице, рука в руке, румянец на щеках девушки, ее отороченная светлым мехом шубка, букет цветов – и пистолет под модным, недавно купленным пальто у парня. Сразу не заметить, но от опытного глаза не укрыться.
В тот вечер он твердо решил – не стрелять.
Голоса – давним, еле различимым эхом. Ее еще можно понять, а вот его уже не услышать. Вместо слов – шелест, словно снежинки бьются о железо.
– Зачем ты появился, Антон? До тебя – и без тебя! – все было просто и понятно. Ты. Ты же прекрасно понимаешь, что вместе нам никогда не быть, зачем мучить друг друга? Отец уже что-то подозревает, а я не хочу его волновать. Скоро война, он даже ночует в штабе.
Шелест-ответ не так и важен. Он не станет стрелять, это главное.
– Иногда мне кажется, Антон, что ты совсем мальчишка, наивный, доверчивый, ничего не понимающий. А иногда ты меня пугаешь, смотришь так, словно ты – ровесник отца. Я. Я хочу жить спокойно, как в надежном курьерском поезде, от станции к станции. А ты – люкс-торпеда, тебе даже рельсов не надо. Не могу! Больше нам не стоит видеться. Неужели не понимаешь? Есть такое слово – долг.
Ему, конечно, горько. Девушку ждет авто, сейчас шофер откроет дверцу, зарычит мотор, и все будет как у русского поэта Вейнберга, титулярного советника, полюбившего дочь тамбовского губернатора. Но он все равно счастлив. Пусть Ядзя садится в свой курьерский. Стрелять он не будет, а если придется отвечать, ответит.