Шрифт:
В Норвегии на берегу океана я видел водой источенный камень, возле которого каждый из проходивших стоял в изумлении. Неутомимость воды и неподатливость камня видишь в этом естественном монументе. Вся Норвегия, когда ее вспоминаешь, представляется кружевным камнем, источенным водами пресными и солеными. Вода и камень с накидкой леса, три цвета — сиреневый, синий, зеленый — господствуют перед глазами.
Я был в Норвегии в 1977 году по делу, связанному с охраной природы, — правительство страны решило пожаловаться журналистам на «экспорт» из южной части Европы загрязненного воздуха, приносящего в Скандинавские страны кислотные дожди. Мы побывали на омертвевших, лишившихся рыбы озерах. Видели страдающие леса. Нам показали лаборатории, где исследуют влияние кислотных
Зонтик
— Зонтик будет нелишним, — сказал бывавший в Норвегии мой знакомый, когда я в Москве укладывал чемодан.
При пересадке в Хельсинки чемодан мой отстал. Я оказался в Осло с единственной вещью — с зонтиком. Несомненно, я выглядел чудаком, потому что стояла сушь, от которой в норвежской столице пожухли березы, сморщились кисти рябин, попахивало дымком: горели где-то сухие, как порох, леса. Спасаясь от зноя, норвежцы плескались в воде. В Москве в тот день было семнадцать градусов. Тут же столбик ртути держался возле отметки «плюс 27».
Но это была аномалия, причуда памятного лета, когда в Подмосковье молили о солнце, а тут, на севере Европейского континента, служили молебны о дожде.
Мой зонтик встречавших позабавил, а у гостя был повод выяснить кое-что о местной погоде. И среди прочего я услышал знакомое с детства слово — Гольфстрим. Тут оно было своим, домашним, привычным, все равно как слово «тайга» в Сибири или «чернозем» под Воронежем.
Я записал множество благодатей, какие приносит здешней суровой земле Гольфстрим: незамерзающие порты, мягкую зиму (почти полное отсутствие зимы на западном побережье), южные растения (на широте Магадана!), огромные косяки рыбы. Есть места в этой не южной стране, где коровы зимой живут на подножном корму и где острова остаются всегда зелеными. Таков эффект действующего без аварий и перебоев «водяного отопления».
От берегов Мексики, где Гольфстрим зарождается, к берегам Норвегии иногда приплывают тропические плоды и растения. А что касается обогрева, то считают: морская река дает в минуту Норвегии столько тепла, сколько дало бы сжигание ста тысяч тонн нефти. Мощность морского течения вчетверо превышает мощь всех рек Земли, если бы слить их в единое русло.
И все же Норвегия не курорт. Холодный Север, умываясь Гольфстримом, рождает тут множество любопытных явлений природы. Зонтик в этих местах в самом деле нелишний. Считают даже: нет на Земле места дождливей, чем западный берег Норвегии. Кораблестроитель академик Крылов пошутил в своем дневнике: «Лучшая должность в мире — это поливальщик улиц в Бергене. Он занят лишь пять дней в году…» Другой посетитель Бергена записал: «Лошади тут в испуге шарахаются от людей без зонтика». Но я ни разу за все путешествие зонтика не открыл. Такое уж было лето.
Сенсация
Летчик-любитель Стен Лундквист над фиордом Хеллему повис со своим самолетом на проводе высоковольтной линии. В газетах под заголовком «В рубашке родился» — подробности происшествия и огромные фотографии: самолет поплавками вверх висит над фиордом. Летчик чудом остался жив. Линию обесточили, вызвали вертолет. «Это были минуты ужасные, — рассказал потом потерпевший. — Я думал, вот-вот меня сдует, а это конец — до воды метров сто». Но самолет держался на проводе прочно, а летчик, висевший в кабине вниз головой, присутствия духа не потерял: уцепился за брошенную веревку…
Наткнуться на провод в Норвегии немудрено. Проезжая, все время видишь опоры электролиний. Провода убегают куда-то в горы, висят над фиордами, соединяют в глуши поселки и домики. Промышленность тут развивается с учетом избытка энергии. Первооснова всему — вода. Реки в этих местах не текут, а бегут. И едва ли не половина из них — «в упряжке». За Норвегией — первое место в мире по количеству электрической энергии на душу населения.
Монументы
По
И есть в столице норвежцев нечто совсем особое — парк, где собрано множество скульптур. Если бы все на планете вдруг пошло прахом и уцелели бы только бронза и камень, по скульптурам этого парка можно было бы понять, какими радостями, страстями и муками жил человек. «Рождение», «Смерть», «Материнство», «Любовь», «Веселье», «Разлука», «Дружба», «Борьба», «Тревога»… Более сотни фигур. И все их исполнил один человек — Густав Вигеланн. Сорок лет непрерывной работы! Поражает, однако, не одержимость творца (это явление частое), поражает вера в художника городской власти. Норвежцы любят и чтят его — «второй после Родена», что не мешает, однако, хождению шутки: «Хорошо, что вовремя умер, иначе весь Осло был бы заставлен скульптурами».
Среди монументов есть в Норвегии памятник нашему солдату-освободителю от фашизма. Это благодарность. Есть монумент англичанину Роберту Скотту, проигравшему драматическое соревнование за овладение Южным полюсом норвежцу Амундсену. Это благородство. И есть монумент, в связи с которым вспоминают любопытную шутку истории. В центральном парке перед дворцом короля, до удивления похожим на наш ленинградский Смольный, — бронзовый всадник. Это король Карл Юхан, известный еще как француз Бернадот. Памятник похож на тысячи других конных памятников королям и царям. Но биография короля любопытна. Солдатом он участвовал в революции. Наполеон произвел его в маршалы. Умер Бернадот владыкой Швеции и Норвегии. Обмывая тело усопшего, придворные пришли в ужас: на груди короля они прочли татуировку, сделанную в молодости: «Смерть королям!»
Королевское молоко
— Коровы в черте города?
— Да. Но это королевские коровы.
Мы вылезли из машины… Президентский самолет, королевская яхта, царский дворец — это понятно. Но королевские коровы… Стадо справных пегих коров, привыкшее к любопытным, лениво паслось на обтянутом проволокой чистом лужке. Приближалось время вечерней дойки, и я живо себе представил, как старичок король Улаф V просит налить ему стаканчик парного перед отходом ко сну.
Король в Норвегии не правит, а только царствует. Правят парламент (стортинг), министры, чиновники. Король же для нации вроде живого памятника старины. Бережно сохраняют в музее под открытым небом рубленые дома, сараи и мельницы, сохраняется старинная утварь, одежда, старинные лодки. Отчего же с теми же целями не сберечь королевскую должность? Власти у старика никакой или почти никакой. Но есть у нации кто-то вроде отца. «Как все», король ходит на лыжах, участвует в парусных гонках и, кроме того, открывает государственные церемонии, вручает награды.
Конечно, полагается королю государственное довольствие. Трудно сказать, деньги ли эти невелики и король подрабатывает, или монарх, «как все», хочет быть причастным к земле, к простым делам, но есть у него стадо коров. Излишки молока король сдает в кооператив. И очень возможно, что, завтракая в отеле, мы отведали «королевского» молока.
И коль скоро о молоке разговор, уместно сказать: молоко норвежцы ценить умеют не только за пищевые достоинства, но и в коммерческом смысле. В стране сорок четыре тысячи коров. Прокормить их непросто. С парохода я видел: крестьянин делал что-то на высокой горе. Глянул в бинокль — косит сено. Как он оттуда его переправит? Мне объяснили: сложит в сетку и скатит вниз. Плодородной земли тут немного. Любая куртинка травы тщательно убирается. (На севере, где трав совсем мало, коров приучили есть рыбу.)