Норвежский лес

Мураками Харуки

— Извини, пока сидела, заснула, — сказала Мидори.

— Как самочувствие? — спросил я, помогая ей надеть плащ.

— Так себе.

— Я тебя домой провожу, — сказал я. — Поедешь домой, примешь ванну, проспишься, и все пройдет. Устала просто.

— Не поеду я домой. Чего дома делать, там нет никого, не хочу туда одна.

— Блин, ну а что ты делать-то собираешься? — спросил я.

— Пошли тут где-нибудь в мотель и вдвоем будем спать, обнявшись. Будем дрыхнуть до утра. А утром тут где-нибудь позавтракаем и вместе в универ поедем.

— Ты

что, за этим меня и позвала?

— Конечно.

— Так не меня надо было тогда звать, а парня своего! Ну по-любому же так нормальнее будет! А для чего тебе твой парень тогда?

— А я с тобой хочу быть.

— Нельзя, — отрезал я. — Во-первых, мне до двенадцати часов в общаге надо быть. А иначе самовольный уход получится. Я уже один раз так делал, мне влетело тогда. Во-вторых, я если с женщиной сплю, то я сдерживаться не могу, и не люблю я это терпеть, когда внутри кипит все. Я к тебе тогда приставать могу начать.

— Изобьешь меня, свяжешь и сзади отымеешь.

— Слушай, я не шучу ведь.

— Но мне же одиноко. Мне страшно одиноко. Я понимаю, мне перед тобой неудобно. Лезу к тебе со всякой фигней, а сама для тебя ничего не сделаю. Болтаю, что хочу, зову куда-то, за собой таскаю. Но у меня для этого кроме тебя нету никого. Двадцать лет я живу, и никто никогда ни разу моих капризов не исполнял. Что папа, что мама, только и делают вид, что не замечают ничего, и парень мой тоже такой. Я капризничаю, а он злится. Ругаемся потом. Никому, кроме тебя, я такого сказать не могу. А сейчас я замучалась, как только могла. Хочу слышать, как кто-то мне говорит, что я милая, что красивая, когда засыпать буду. Вот и все. А как проснусь потом, буду опять в своем уме, и больше ничего такого для себя одной просить не буду ни за что. Я тогда хорошая буду.

— Все равно не могу я.

— Ну пожалуйста! А не то я тут сяду и всю ночь реветь буду, и отдамся первому, кто со мной заговорит.

Делать было нечего, и я позвонил в общежитие и попросил позвать к телефону Нагасаву. Я попросил его сделать так, будто я нахожусь в общежитии. Сказал ему, что я с девушкой. Он обрадованно ответил, что в таком деле подсобит с удовольствием.

— Я табличку на двери поверну так, будто ты в комнате, так что можешь не беспокоиться, отрывайся. Завтра через мое окно залезешь, — сказал он.

— Вот спасибо! Потом сочтемся, — сказал я и повесил трубку.

— Все нормально? — спросила Мидори.

— Ну как-нибудь, — тяжело вздохнул я.

— Может тогда на дискотеку сходим, пока время есть?

— Ты же устала.

— Да с этим-то проблем нет.

Пока Мидори танцевала, казалось, что силы и правда к ней возвращаются. Она выпила два стакана виски с колой и потом танцевала, пока пот не выступил у нее на лбу.

— Здорово! — сказала Мидори, садясь за столик и переводя дыхание. — давно так не танцевала. Двигаешься, и кажется, что душа тоже раскрепощается.

— Да ты, насколько я вижу, и так всегда раскрепощенная, разве нет?

— А вот и нет, — сказала Мидори, опустив улыбающееся лицо. — Знаешь, что-то я в себя пришла, и есть захотелось. Давай пиццы поедим?

Я проводил ее в пиццерию, куда часто ходил сам, и заказал разливное пиво и пиццу с анчоусами. Я был не так уж голоден, поэтому из двенадцати кусков съел только четыре, а остальные все съела Мидори.

— Быстро ты восстанавливаешься! Только что ведь бледная была, шаталась, — сказал я, не веря своим глазам.

— Это потому что мой каприз исполнили, — сказала Мидори. — Поэтому теперь мне поддержка не нужна. А вкусная пицца!

— А у тебя правда дома никого сейчас?

— Ну да, сестра сказала, что у парня своего переночует. Она трусливая, без меня одна спать не может.

— Не пойдем тогда ни в какой мотель, — сказал я. — Туда пойдешь, потом только погано будет. Ну их к черту, поехали к тебе домой. Одеяло для меня найдется, надеюсь?

Мидори подумала и кивнула.

— Ладно, тогда поехали к нам.

Мы сели на метро линии Яманотэ, доехали до Оцука и подняли железную штору магазина Кобаяси. На шторе была приклеена надпись «Временно закрыто». Похоже, штору не открывали давно, и внутри магазина стоял запах старой бумаги.

Почти половина стеллажей была пуста, и почти все журналы были увязаны для возврата. По сравнению с тем, каким я увидел его в первый раз, магазин казался еще более пустым и заброшенным. Он был похож на выброшенные волнами на берег останки корабля.

— Не собираетесь, смотрю, больше магазин держать? — спросил я.

— Продать решили, — потерянно сказала Мидори. — Продадим, а деньги с сестрой пополам разделим. И будем жить без чьего-то покровительства. Сестра в следующем году замуж выходит, а мне еще три года осталось в универе доучиться. Денег должно хватить. Да и подрабатывать буду, опять же. Как магазин продастся, снимем где-нибудь квартиру и поживем пока с сестрой вдвоем.

— А продастся магазин?

— Должен. Из знакомых один собирается шерстяную лавку открыть, так он недавно спрашивал, не продадим ли магазин, — сказала Мидори. — Но папу так жалко. Он так старался, и магазин открыл, и долги потихоньку раздавал, все силы отдавал, какие были, а в итоге почти ничего ведь не осталось. Исчезло все, будто пена.

— Но ты же осталась, — сказал я.

— Я? — повторила Мидори и странно усмехнулась. Потом глубоко вздохнула и проговорила, — Пошли наверх. Холодно тут.

Мы поднялись на второй этаж, и она усадила меня за кухонный стол и подогрела воду для ванны. Между делом она вскипятила воду в чайнике и заварила чай. Пока вода в ванне разогревалась, мы с ней сидели, разделенные столом, и пили чай.

Она какое-то время смотрела мне в лицо, подперев подбородок рукой. Никаких звуков, кроме тиканья часов и шума то начинающего работать, то останавливающегося охлаждающего устройства в холодильнике, слышно не было.