Норвежский лес
Шрифт:
В-третьих, пусть Наоко пока об этом не знает. Если сложится так, что нельзя будет чего-то ей не рассказать, давай тогда с тобой вместе поищем пути для этого. Так что пока с Наоко об этом молчи. Оставь это все мне.
В-четвертых, до сих пор ты был для Наоко надежной опорой, и пусть даже ты перестал испытывать к ней любовные чувства, ты очень многое можешь для нее сделать. Так что не думай обо всем так серьезно.
Все мы (я имею в виду всех людей — и нормальных, и ненормальных) — несовершенные люди, живущие в несовершенном мире. Наша жизнь не может быть измерена в глубину линейкой и по углам транспортиром и быть полна приятных вещей, как счет в
Мое впечатление таково, что Мидори — очень славная девушка. Из одних твоих писем понятно, что в душе тебя к ней влечет. В то же время я понимаю, что тебя влечет и к Наоко. Это не является ни грехом ни чем-то еще. В этом огромном мире такое случается сплошь и рядом! Это точно так же, как когда ты плывешь на лодке в хорошую погоду по озеру, и тебе кажется, что и озеро красиво, и небо прекрасно.
Ты не мучай себя так. Все потечет в нужном направлении и без твоего вмешательства, и сколько ты ни старайся, а когда человеку приходит время страдать, он страдает. Такая это штука — жизнь. Кажется. Что говорю я о каких-то возвышенных вещах, но я считаю, что тебе пора уже понемногу узнавать о жизни.
Порой ты слишком стараешься направлять жизнь так на свой лад. Если ты не хочешь оказаться в психбольнице, приоткрой свое сердце и доверь свое тело течению жизни. Даже такая бессильная и несовершенная женщина, как я, в жизни иногда осознает, как это замечательно — жить. Честное слово, это правда! Поэтому ты должен стать еще счастливее. Старайся стать счастливым.
Конечно, мне обидно, что я не могу встретить счастливого конца вашей с Наоко истории. Но в конечном счете кто знает, как бы оно было лучше? Поэтому не обращай ни на кого внимания и если думаешь, что можешь стать счастливым, не упускай этого шанса и будь счастлив. Как я могу судить по своему опыту, в жизни таких шансов бывает раз, два — и обчелся, а упустив их, жалеешь потом всю жизнь.
Я каждый день играю на гитаре, хоть слушать меня и некому. Все это тоже без толку. И дождливые темные вечера я терпеть не могу. Хотелось бы когда-нибудь снова играть на гитаре в одной комнате с тобой и Наоко и есть виноград.
Вот пока и все.
17-е июня
Исида Рэйко"
Глава 11
Надо думать лишь о том, как жить дальше
После того, как Наоко умерла, Рэйко прислала мне еще несколько писем, говоря, что это не было ни моей и ничьей виной, что это также невозможно было остановить, как идущий дождь.
Но ответа на эти письма я не писал. О чем говорить? Да и не все ли теперь равно? Наоко ведь уже покинула этот мир и превратилась в горстку пепла.
В конце августа закончились похороны Наоко, и я вернулся в Токио, предупредил хозяев дома, что меня какое-то время не будет, и попросил присмотреть за моим жилищем и извинился на работе и сказал, что некоторое время работать не смогу. Затем написал Мидори коротенькое письмо, говоря, что сказать ничего не могу, и чувствую себя виноватым, но прошу еще немного подождать.
Потом три дня подряд я ходил по кинотеатрам и с утра до вечера смотрел кино. Пересмотрев все фильмы, шедшие в Токио, я собрал рюкзак, собрал все деньги без остатка, поехал на Синдзюку и сел на отправляющийся скорый поезд.
Совершенно не могу припомнить, куда и как я ездил. Весьма отчетливо помню пейзажи, запахи и звуки, но названий местности не припоминаю совершенно. Не могу вспомнить даже, откуда я начал поездку.
На поездах, на автобусах, иногда на пассажирских сиденьях проезжающих грузовиков я перемещался из города в город и спал в спальном мешке на пустырях, на вокзалах, в парках, на берегах рек или моря и вообще где только можно было спать. Как-то даже спал в уголке полицейского участка, случилось также переночевать и рядом с кладбищем. Мне было все равно, где ночевать, лишь бы это не создавало неудобств прохожим и можно было спокойно спать.
Устав шагать, я забирался в спальный мешок, пил дешевое виски и мгновенно засыпал. В гостеприимных городах люди приносили мне поесть и снабжали меня дымными свечами от комаров, а в негостеприимных городах вызывали полицию и прогоняли из парка. Мне было все равно, так или этак. Все, чего я хотел, это спокойно заснуть в незнаком городе.
Когда кончались деньги, я три-четыре дня подрабатывал физическим трудом и зарабатывал столько, сколько мне было на данный момент нужно. Везде была какая-нибудь работа. Без какой-то определенной цели на своем пути, я перемещался из одного города в другой. Мир был велик и полон нелепых идей и странных людей. Как-то раз я позвонил Мидори. Мне нестерпимо хотелось услышать ее голос.
— Ты чего, занятия когда начались-то? — сказала Мидори. — Рефератов целую кучу уже сдавать надо! Ты что вообще делать собираешься? Третья неделя уже, как от тебя вестей нет! Ты где, чем ты занимаешься?
— Ты извини, но я сейчас в Токио вернуться не могу пока.
— Это все, что ты хотел сказать?
— Ну не могу я сейчас ничего сказать толком. В октябре где-нибудь...
Мидори со стуком бросила трубку.
Я все так же продолжал путешествовать. Иногда я снимал номер в дешевом мотеле и принимал ванну и брился. Глянув в зеркало, я увидел, каким безобразным стало мое лицо. Кожа на лице загорела на солнце и стала шершавой, глаза запали, на исхудавших щеках были неизвестного происхождения пигментные пятна и шрамы. Выглядело оно, точно принадлежало человеку, только что выползшему из темной пещеры, но лицо это несомненно было моим.
Шагал я в ту пору по морскому побережью района Саньин. Я все время шел по побережью к северу то ли от Тоттори, то ли от Хёго или где-нибудь поблизости.
На душе было спокойно, когда я шагал по побережью. На песчаном пляже обязательно было где приятно поспать. Можно было также собрать обломки дерева, которые приносили с собой волны, развести костер и пожарить купленной в рыбной лавке сушеной рыбы. Потом я пил виски, слушал шум волн и вспоминал Наоко.
Было очень странно, что она умерла и не существует больше в этом мире. Я никак не мог ощутить реальность этого. Даже услышав стук гвоздей, заколачиваемых в крышку ее гроба, я никак не мог свыкнуться с тем фактом, что она превратилась в ничто.
Воспоминания о ней были чересчур яркими и мощными. Тем более помнилось мне, как она нежно брала мой член в рот, и ее волосы задевали мой живот. Я помнил и ее жар, и дыхание, и до обидного короткое ощущение оргазма. Я мог вспомнить все это так ярко, будто это было минут пять назад. Казалось, будто Наоко была со мной рядом, и надо было только протянуть руку, чтобы коснуться ее тела. Но ее там не было. Ее плоть не существовала более нигде в этом мире.
В те ночи, когда я никак не мог заснуть, я вспоминал Наоко в разных ее обличиях. Я не мог не вспоминать ее. Слишком переполнен был я изнутри воспоминаниями о Наоко, и эти воспоминания просто-таки прорывались наружу через любую щель. Подавить эти прорывы было невозможно.