Ноука от Горького Лука
Шрифт:
Я болею за Усика, потому что он удивителен, он гибрид Рики-Тики-Тави и тяжелого крейсера — посмотрите, как он на двух ногах мгновенно телепортируется на сорок сантиметров назад от противника в стиле мангуста, и тут же садит главным калибром по черепу. Если бы он был зулусом — я все равно бы за него болел. Я болел за Кличко, но когда Кличко дрался с Корри Сандерсом, я болел за Сандерса, потому что он полупрофессионал, южноафриканский коп, и это круто, когда аматор выходит против заточенной с детства на убийство спортивной машины. А дальнейшая жизнь и смерть Корри Сандерса доказала, что я тогда болел за правильного человека
Я болею за российских фигуристок, потому что они классные. Лично для меня, пока спортсменки выступают на льду, они к кацапам не относятся. Они вообще вне мира. К кацапам больше наш Бубка относится, хоть он и представляет Украину везде, где только можно — но, честное слово, лучше бы он дальше прыгал, пусть даже и невысоко, чем в политику полез.
Я болею за спортсменов лично и командно, но только за их собственный труд и талант, за штурм границ человеческих возможностей, а не за надписи на одежде, маркирующие хозяйское добро, или за национальные флаги, обозначающие казенное имущество. Нехай за тамгу на майке, метящую принадлежность акробата к барскому хозяйству, потомственное кацапское холопье болеет. А я болею искренне, как старик Хоттабыч, который первый раз за почти четыре тысячи лет попал на футбол. Как душа легла. Победит достойный — радость. Окажется достойным кто-то из наших — значит, радость вдвойне.
Естественно, только до тех пор, пока какой-то мудак не выходит на ринг в майке «Русичъъъ» под берендейский хор о побиении чудища поганого и радости от того великой. Потому что в этот момент он перестает быть спортсмэном, джэнтлмэном, и превращается в хозяйского питбуля, а за владельца питбуля я болеть не хочу.
Это унижает меня, мою страну, остальных спортсменов и сам благородный дэспорт в целом.
Ангстория, або Who Wants to Live Forever
Кафедру часто шпыняют за неклассический ноучный подход к вопросам истории. Основных претензий две — «не так все было на самом деле», и «вы ничего не понимаете в том, что было на самом деле». То есть, первая шпыня критиков намекает на то, шо мы не знаем фактов, а вторая — шо, да! — факты таки знаем, но неверно их интерпретируем. «Неверно» в данном случае обозначает не так, как интерпретирует их сам критик. Ну, и в дорогу дается совет «пойти подучить историю». Как правило, конкретное учебное заведение критиками не указывается, типа каждый просто обязан назубок знать, где находится клиника по изучению именно того генотипа вируса истории, которым инфицирован наш оппонент.
В целом, это полностью вписывается в модель поведения бешеной итальянской жены, которая, выкидывая из окна вещи мужа, орет на весь квартал, что он: уно — полный импотенто, дуэ — ебливый козлито, тре — чтобы немедленно шел к черту в задницу, но кваттро — был дома не позже одиннадцати. Как сочетается первое со вторым, где конкретно лоцируется третье, и зачем звать козлито домой, если все имущество, включая гитару, уже валяется на мостовой — ноуке решительно непонятно.
А поскольку в Сети каждый-пляжный разбирается во всем, от хореографии до редупликации, и пора уже вводить термин «интернетпретация», то критиков у нас даже не то шобы много, а просто таки овердохуя.
Бороться с подобной дешевой критикой, паразитирующей на дорогостоящей ноуке, можно двумя способами: во-первых, повсеместно ограничив доступ подростков к интернету — это принесет примерно 99 % снижения количества хворых на голову умников. Во-вторых, прекратив воспринимать любую критику — это доводит результат до абсолюта, но при этом таки теряется 1 % бисера в навозе комментариев школоты. Чем стоит пожертвовать — я пока сказать не могу.
Мы не будем спорить — шо в истории было, и как это надо понимать, а обратимся сразу в рут — зачем это понимать вообще?
***
Давайте я лекцию с конца начну, сразу с вывода, кому будет достаточно — тот нехай дальше не читает, а кому интересно — то я поясню по ходу, во второй парте, где приведу иллюстрации.
Первое и последнее: история ничему не учит. Она не для того вообще придумана.
История защищает народы от коллективного ангста, который присущ всем разумным существам по отдельности (даже кацапам), способным осознать начало и конец собственного бытия.
Десятилетний мальчик, внезапно проснувшись среди ночи, и в ужасе осознав, что вся его будущая жизнь — это просто отсрочка вечного-вечного-вечного небытия «насовсем», бежит в ванную, включает там свет и воду (чтобы видно и слышно утекающее драгоценное бытие подтверждало само себя), и дрожащим голосом поет «… пусть всегда будет мама, пусть всегда буду я…». Девочки забиваются в постель к родителям, и прячут голову под одеяло, ритуально имитируя рождение наоборот, чтобы съебаться из этого жестокого мира с его бесчеловечными алефатическими исчислениями.
Взрослые, пораженные ангстом, ударяются в религию или алкоголь. Одни надеются разменять послушным поведением бесконечное ничего на гурий и неисчерпаемый кувшин с шербетом (эта алефатика их не пугает), на пиры в Валгалле или должность перелистывающего ноты в хоре Айнуров. Другие, которые не верит ни в Джизеса Крайста, ни в Эру Илуватара, бухают, торчат или занимаются науками, параллельно держат в кармане фигу агностицизма, и изредка ставят свечки и подают нищим на паперти — чтобы диверсифицировать риски.
Ужас ангста настолько силен, шо люди особо уже и на рай не претендуют — многие согласны на любое хуе-мае, але шоб не насовсем. Добрые католики предлагают чистилище, набирающий силу Восток — компромиссы с небытием, в виде «очнуться в теле самки енота».
Наиболее завязанные на бизнес религии не соглашаются реструктуризовать долги грешников, и предлагают на выбор полное погашение кредита при жизни — или сковородку в аду. Это неверный ход. Люди выбирают ад, потому что к сковороде можно жопой притереться за алеф-минус-алеф времени, а воцырковляться, переписав хату на храм, или подрываться на поясе шахида без четких гарантий по договору — оно таки стремно. Тем более что фигу агностицизма никто не отменял.
***
Народы же, с их эгрегорами, адатами, былинами, мифами и прочим коллективным-бессознательным, поражены ангстом ничуть не меньше отдельных разумных особей. Народы точно так же не хотят умирать, как и люди, эти народы составляющие. Но поскольку народы бо-о-ольшие, то-о-олстые, и все у них происходит ме-е-едленно, то, чтобы обратиться к религии действенно, в прямом смысле, переработав качественно каждую монаду, народам надо минимум тысячу лет христианства, а чтобы нажраться — так сто лет спаивания через царевы кабаки.