Новая игра
Шрифт:
В их ленинградском дворе жила одна девочка. Девочка и девочка, ничего такого особенного, Вован даже не очень помнил теперь, как её звали. Кажется, Светой, но он не был уверен. Их бабушки любили обсуждать фигурное катание, сидя на лавочке, пока внучата играли в песочнице.
Так вот, после поездки в Репино Вовику приснился сон. Возможно, навеянный слишком усердным маминым инструктажем по технике безопасности на железной дороге и в особенности — при переходе через пути. Ему и приснилось, будто он — почему-то в густых сумерках — сидел как раз между рельсами, уходившими по прямой до самого горизонта, и оттуда, издалека, на него надвигался поезд. Сперва состав был туманным пятнышком на горизонте. Потом земля начала вздрагивать, а рельсы — петь, всё громче и громче. Надо было поскорее убираться в сторонку, но, как водится во сне, Вовик едва мог сдвинуться с места. Отчаянным усилием он всё-таки перекатился через рельс, и поезд прогрохотал мимо, впрочем чувствительно зацепив его по голове…
От этого удара Вовик проснулся и обнаружил, что стоит в постели на четвереньках, бодая головой стену, завешенную ковром. Он не закричал и не расплакался, не стал в ужасе звать маму. Но ещё долго лежал с открытыми глазами, силясь отдышаться и вспоминая свой сон…
Днём они с бабушкой вышли во двор, и бабушка подсела к приятельнице на лавочку, а Вовик направился к песочнице, где его ждала Света. Он хотел ей что-то сказать, но девочка вдруг подняла голову и спросила — как-то грустно и очень значительным тоном: «А помнишь, как мы с тобой на железной дороге играли?»
Вовик на это ничего ей не ответил… Он совершенно точно знал, что на железнодорожной линии (проходившей, кстати, совсем рядом с их домом) вместе они никогда не бывали. И вдруг он со всей уверенностью понял, что объяснение могло быть только одно. В эту ночь им со Светкой приснился одинаковый сон.
Вовик не стал ничего рассказывать взрослым. Бабушка от него в лучшем случае отмахнулась бы, а в худшем — принялась щупать ему лобик и на всякий пожарный загнала бы домой. А к тому времени, когда вернулась с работы мама, утреннее переживание успело подёрнуться пеленой.
Он никакого понятия не имел, что много-много лет спустя, в затерянной на болотах Пещёрке, где в домах держали козлов и на полном серьёзе готовились к концу света, ему снова приснятся железная дорога и летящий навстречу товарный состав. И он, как в детстве, проснётся, стоя на четвереньках в постели, проснётся от удара, боднув стенку головой…
Наверно, это оттого, что здесь его угораздило поселиться в близнеце репинского особняка. Вот и всколыхнулись детские воспоминания. И полезли из подсознания. И накрыли.
Тьфу, пропасть.
Ко всему прочему, на стенке его нынешнего обиталища не было вовсе никакого, даже самого плохонького ковра, так что справа на лбу вздулась здоровенная шишка. И не просто вздулась, а ещё и болела. От этого Козодоев чувствовал себя дураком и, соответственно, злился.
— А что это у тебя, Акентий Петрович, китайцы-то шастают перед рядами? — по обыкновению, спросил он у бригадира, седого усатого здоровяка. — И походно-полевая кухня торгует, отсюда вижу, без санвизирования… Ну и непорядок… Ну и бардак…
От китайской походно-полевой кухни доносились ароматы риса, лапши, свежих овощей и кунжутного масла. Всё это с курочкой, с уточкой, с одетыми в тонкую золотую корочку кубиками свинины… «Макдоналдсы» до Пещёрки покамест не добрались, но если бы вдруг добрались, то, не выдержав конкуренции, закрылись бы самое позднее через месяц.
Бригадир официально именовался контролёром открытого летнего рынка. Именно он обеспечивал торгующих необходимым инвентарём, а главное, взимал с них плату.
— Я, Владимир Сергеевич, за город Пещёрку не отвечаю, так что пошли все на хрен, — с достоинством ответил этот тёртый калач. — Мои вон все обилечены и при торгинвентаре. А на прочих я с прибором…
Рынок, некогда именовавшийся колхозным, являл стандартную картину, растиражированную от Питера до Владивостока. Все лучшие места были забиты китайцами и коммерсантами с гор. Местные садоводы, пришедшие продать клубничку, стояли в длинной очереди за гирями и весами. На своих немаркированных торговать воспрещалось. То есть можно было, конечно, но за отдельную плату.
— Добро, Акентий Петрович, понял. — Козодоев кивнул, оглянулся и сделал быстрый знак увечному Сунгу Лу, мол, иди-ка сюда. «Сюда» означало за будку бригадира. В тенёк. Подальше от любопытных глаз.
— Страствуй, насяльника, страствуй, капитана… — Якобы хромой Сунг Лу подлетел, как на крыльях, молниеносно, отточенным движением вложил деньги в протянутую ладонь участкового. — Вот, восьми посалуйста, на сдоровье.
Он угодливо улыбался, но хитрые, глубоко посаженные глаза таили в карей глубине отчётливое послание иероглифами: «Чтоб ты сдох, мент поганый…»
Да нехай. Если бы хоть часть благопожеланий, сопровождавших козодоевскую карьеру, обрела какую-то материальную силу, его бы и косточек не нашли.
На деньги, перекочевавшие ему в руку, Вован даже не очень смотрел. Ему это не требовалось. Он умел оценить достоинство купюр на ощупь, по особенностям текстуры. Мгновенно выведя итоговую сумму, Козодоев покачал головой и скверно усмехнулся.
— Так, — сказал он будничным тоном. — Ну что, сегодня будем проверять паспортный режим. Давно назрело, очень давно…
«Не с тем связались, желтомордые. Не хотите по-хорошему, будет вам по-плохому…»
— Ты сто, насяльника, ты сто, капитана? — ещё искренней заулыбался понятливый Сунг Лу. — Не надо проверки, не надо ресима…
И ладонь Козодоева отяготила добавка. Очень, очень приятно похрустывающая. Такая, что вопрос насчёт паспортной проверки мигом утратил остроту.
— Вот и молодец, — сменил гнев на милость Козодоев. — Вали давай. Да позови мне сюда Шанга, Лао и Цунга By, а также… ну… как её… эту вашу тётушку Синь…
И всё было бы совсем хорошо, кабы не дурацкая шишка, всё мучительней пульсировавшая на лбу.
Кончив взимать оброк, участковый накатал «телегу» на овощной ларёк, загрязнявший окружающую среду, и с чувством хорошо сделанного дела отправился на обед.