Новая история Колобка, или Как я добегалась
Шрифт:
Мир улыбнулся ей в зеркало:
— Я имею в виду ведьмовство, — и так у него это обезоруживающе получилось, так располагающе…
Что Адка тут же ушла в несознанку. Сделала жалостливое лицо и сочуственно спросила:
— Мирослав Радомилович, вы здоровы? А то мы ведь к доктору сейчас едем — он как раз знатный специалист по больным головам…
— Премного благодарен за беспокойство, Аделаида Константиновна, — в тон ей отозвался Мир, который от беседы, кажется, получал откровенное удовольствие. — Голова
Адка задрожала нижней губой, блеснула слезами на глазах и повернулась ко мне:
— Лена! Ты ему всё про меня рассказала?! — с болью в голосе это прозвучало, со звенящим нервом. — Как ты могла?!
— Да примерно так же, как тебе про меня, — пробормотал бездушный Азор, ничуть не тронутый чужой сердечной болью.
К Адкиному сверлящему взгляду прибавился мой недовольный, и Мир фыркнул:
— Что?! Можно подумать, я поверю что ты от нее что-то скрыла!
Ну, не скрыла. Ну, не поверил. Но зачем же палить-то так?! Девочкам же неприятно!
Мы продолжили буравить Азора сердитыми взглядами, а этот гад взял и снова всё испортил. рассмеялся и поднял одну руку в жесте “Сдаюсь!”:
— Всё, всё, больше не буду!
Мы с Адкой переглянулись.
“Сомневаюсь!” — сигнализировал мне её взгляд.
“Да уж однозначно!” — ответно телепатировала я.
Обменявшись авторитетными мнениями, мы скорбно вздохнули и дружно отвернулись.
Мир смеялся без смеха, одними глазами.
— Я из детдома, — буднично ответила Ада на вопрос, о котором все благополучно успели забыть.
Я потерла ребра слева. Что-то мне как-то стало… странно. Беспокойно.
— Ну, если точно, то в детском доме я была не так уж долго. Мне одиннадцать лет было, когда мама с папой на машине разбились. Меня бабушка к себе забрала. Но она уже старенькая была, ну и папина смерть по ней очень ударила. Мы в целом, нормально с ней жили — хозяйство, дом, всё как у всех. Три года как-то справлялись. А потом всё как-то разом резко посыпалось. Бабушка умерла, меня забрали, а без присмотра деревенский дом долго не простоит — он очень быстро рушиться стал, и в первую же зиму сгорел. Может, туда греться кто-то залез, может, дети играли…
Из-за этого у Адки и были те сложности, которые нас познакомили. На момент поступления в детский дом, жильё за Адкой числилось. И бюрократы-крючкотворы ухватились за это, чтобы отказать сироте в предоставлении положенного по закону, ссылаясь на то, что у Адки есть доставшийся ей в наследство бабкин дом, а что пострадал от огня — так у нее, Аделаиды Константиновны, ручки есть, ножки есть — ремонт сделает. Понадеялись, что молоденькая дурочка не станет бороться.
Я зло дернула углом рта — за жилье для Адки мы сражались до сих пор. Дай бог, чтобы к окончанию ею университета выдавить удалось.
А еще я поймала себя на том, что испытываю что-то, подозрительно похожее на ревность. Мирослав, сволочь обаятельная, Радомилович легко и непринужденно разговорил мою недоверчивую буку — а я, между прочим, всё это у нее по капельке, по крупинке выманивала!
Повертев эти мысли, я отмахнулась от них.
Беспокойство свербело и грызло, а я никак не могла выловить причину.
А у Мирослава другие мысли в это время варились.
Бросив быстрый взгляд в зеркало на Аду, он осторожно уточнил:
— Ад, а ты не припоминаешь, ты, когда в детдом попала, не болела? Вот чтоб прям сильно? Не было такого?
— Ну, было, — удивилась Ада. — А что?
Он дернул плечом, и когда заговорил, то уверенности в его голосе особой не было.
— Да, понимаешь, похоже кое на что твое описание. Чтобы в один год дом начал рушиться — это всё же… Странно. Я не большой специалист в ваших возможностях, но похоже, что ты те три года дом на себе держала. Бабушка часто болела? Скорую к ней вызывали?
Она растерянно кивнула, и Мир невесело сощурился:
— Очень похоже, что ты бабушкино здоровье на себе тащила. По-детски, неосознанно, неумело… Замкнула всё на себя и держала, сколько смогла. Потом тебя забрали — ключ из замка вынули. Система развалилась, и всё, как ты выразилась, посыпалось. А тебя накрыл откат. Потому и болела, потому и не раскрывалась так долго — двадцать один для ведьмы, это все же поздновато, одиннадцать — слишком рано. Очень потратилась и надорвалась.
Я потерла грудь, поморщилась.
— Мир, а почему товарки по ремеслу Аду не нашли, не поддержали как-то? Ты же сам говорил — ваши предпочитают держаться кланами, семьями. И в Чернорецке довольно большая община. Всё-таки девчонка одна осталась, ей поддержка как никогда нужна была…
— Угу, — он кивнул. — Предпочитают. Наши. А ведьмы — индивидуалистки. Каждая сама по себе и все сами за себя. Стихия и хаос. Как их главы кругов в повиновении удерживают — большой вопрос. Да и вообще… Сила развращает, Лен. Сила, передаваемая из поколение в поколение — тем более. Порождает ощущение вседозволенности. Люди, зачастую, начинают считать себя выше других…
— Ага, — поддакнула ему с заднего сиденья Адка. — Например, начинают думать, что имеют права прийти и отобрать чужое дело!
— Мы не… — досадливо начал Мир традиционные возражения, но мадемуазель-правдолюб его снова перебила.
— А получив в ответ твердое “Нет!”, начать угрожать!
Всё-таки, однажды Адку за её характер задушат.
Мирослав, железные нервы, Радомилович на провокацию не повелся, в оправдания не скатился, только посмотрел на ехидну и головой слегка покачал.