Новеллы
Шрифт:
К нам подошли, разговор прервался. Доктор К. был как раз тем, к кому я обращался по поводу моего загадочного состояния, и вы легко можете себе представить, что при первой возможности я поспешил к нему и честно рассказал все, что произошло со мной за это время. Я умолял его ради моего спокойствия сообщить мне все, что ему известно о сумасшедшей старухе, и, после того как я поклялся хранить молчание, он, не задумываясь, поведал мне следующее.
— Анжелика, графиня фон Ц., — начал свой рассказ доктор, — хотя ей уже было порядочно за тридцать, все еще находилась в расцвете поразительной красоты, когда ее увидел при дворе в ***не граф фон С. Он был гораздо моложе ее годами, но так увлекся ею, что сразу начал настойчиво ухаживать на ней и даже, когда графиня уехала на летнее время в поместье своего отца, отправился
Необычное происшествие нарушило однообразное спокойствие, царившее в замке. Егеря графа фон Ц., вкупе с крестьянами, которых они взяли себе в помощь, изловили наконец шайку цыган, которых обвиняли в поджогах и разбое, с недавнего времени участившихся в окрестностях. Мужчин привели во двор замка закованных одной цепью, женщин и детей привезли связанными вповалку на телеге. Немало было среди них строптивцев с диким горящим взглядом плененного тигра, они дерзко озирались по сторонам, и весь их вид говорил о том, что это разбойники и убийцы, но более всех остальных бросалась в глаза высокая, худая, внушающая ужас женщина, закутанная с головы до ног в кроваво-красную шаль; она во весь рост стояла в телеге и повелительным голосом требовала, чтобы ей позволили сойти на землю. Так и случилось. Граф фон Ц. вышел во двор и только успел распорядиться, чтобы пойманных разбойников заперли по отдельности в подземельях замка, как из дверей выбежала графиня Анжелика, бледная, с развевающимися волосами, с выражением ужаса на лице, и, упав на колени, пронзительно вскрикнула:
— Отпустите их — отпустите их — они невиновны, невиновны. Отец, отпусти этих людей! Одна капля их крови — и этот нож вонзится в мою грудь!
Графиня взмахнула сверкнувшим в воздухе ножом и упала без чувств.
— Ай, моя куколка, моя золотая детка, я ведь знала, что ты не потерпишь этого! — прохрипела старуха в красном. Потом она присела на корточки рядом с графиней и, покрывая ее лицо и грудь омерзительными поцелуями, забормотала:
— Белая дочка — белая дочка — проснись, проснись — жених идет — эй-эй, белый жених идет.
С этими словами старуха вытащила из-за пазухи склянку, в которой в спирту плескалась маленькая золотая рыбка. Старуха приложила склянку к сердцу графини, та мгновенно пришла в себя, но, увидев цыганку, вскочила, страстно сжала ее в объятиях и увлекла за собой в замок. Граф фон Ц., Габриела, ее жених, присутствовавшие при этой сцене, остолбенели, охваченные необъяснимым ужасом. Цыгане же оставались все время совершенно спокойными и безучастными, их освободили от общей цепи и, заковав каждого по отдельности, бросили в замковую темницу.
На следующее утро граф собрал всех жителей деревни, велел привести цыган и объявил во всеуслышание, что они неповинны в бесчинствах и разбое, совершавшихся в тех местах, что он разрешает им свободно проследовать через его владения, после чего всех отпустили, снабдив, ко всеобщему изумлению, надлежащими бумагами. Женщины в красном среди них не было. Поговаривали, что их главарь, которого легко можно было узнать по золотой цепочке на шее и по пучку перьев на испанской широкополой шляпе, ночью побывал в комнате у графа. Через некоторое время было доподлинно доказано, что цыгане действительно не имели ни малейшего
Свадьба Габриелы приближалась, но вот однажды она с удивлением увидела перед замком несколько повозок, на которые грузили мебель, белье, одежду, короче — все необходимое для устройства дома. Вскоре они отъехали. На следующее утро она узнала, что ночью Анжелика отбыла в сопровождении камердинера графа С. и какой-то закутанной женщины, походившей на старую цыганку в красном. Граф Ц. разъяснил эту загадку, объявив, что по некоторым причинам вынужден был пойти навстречу странному желанию Анжелики и не только предоставить ей во владение дом в ***не на аллее, но и разрешить ей вести там совершенно самостоятельное хозяйство. При этом она выговорила себе условие, что ни один член семьи, не исключая и самого графа, не переступит порога дома без ее особого разрешения. Граф фон С. добавил к этому, что по настойчивому желанию Анжелики он должен был уступить ей своего камердинера, который вместе с ней отправился в ***н.
Отпраздновали свадьбу, граф С. уехал со своей супругой в Д., и год они прожили в ничем не омраченной радости. Но потом граф начал испытывать какое-то странное недомогание. Казалось, будто какая-то тайная боль подтачивает его жизненные силы, омрачает счастье, и тщетны были все усилия супруги вырвать у него тайну, губительно влиявшую на его здоровье и его душу. — В конце концов, когда глубокие обмороки сделали его положение угрожающим, он уступил настоянию врачей и отправился, как он сам говорил, в Пизу. — Габриела не могла сопровождать его, ибо ей предстояло разрешиться от бремени, впрочем, это случилось лишь через несколько недель.
— С этого момента, — сказал врач, — рассказ графини Габриелы фон С. становится таким сбивчивым, что понять связь событий удастся, только заглянув в самую глубь их. Короче — ее младенец, девочка, непостижимым образом исчезает из колыбели, все розыски остаются тщетными, ее безутешное горе доходит до отчаяния, когда в это самое время граф фон Ц. сообщает ей ужасное известие: он застал своего зятя, который, как он полагал, должен был находиться в Пизе, в ***не в доме Анжелики, где тот скончался от апоплексического удара. Анжелика же впала в безумие. Сам он едва ли будет в состоянии долго вынести весь этот ужас.
Как только Габриела фон С. немного оправилась, она поспешила в поместье отца. Бессонной ночью, когда перед ее взором стояли образы утраченного супруга, утраченного ребенка, ей почудилось, что она слышит перед дверью тихий жалобный плач; собравшись с духом, он зажгла от ночника свечу и вышла наружу. — Боже милостивый! скорчившись на земле, завернутая в красную шаль, сидит цыганка, уставившись на нее неподвижным, безжизненным взглядом, — а в руках у нее жалобно плачущий крошечный ребенок; сердце графини радостно забилось — это ее ребенок, ее потерянная дочь! — Она выхватывает младенца из рук цыганки, но в ту же минуту старуха падает навзничь как безжизненная кукла. На испуганный крик графини сбегаются проснувшиеся слуги, находят женщину мертвой на земле, никакие средства не помогают, граф велит зарыть ее тело. — Что же еще остается, как не поспешить в ***н к безумной Анжелике, чтобы, может быть, у нее прояснить тайну с ребенком. Но там все изменилось. Приступы буйного помешательства у Анжелики разогнали всю женскую прислугу, остался один камердинер. Анжелика успокоилась и вновь обрела рассудок. Но когда граф рассказал историю с ребенком Габриелы, она всплеснула руками и разразилась хохотом: «Значит, куколка прибыла? — в самом деле прибыла? — зарыли, зарыли? Ух, как пышно распускает перья золотой фазан! А о зеленом льве с голубыми глазами вы ничего не знаете?»
Граф с ужасом видит, что помешательство вернулось, а лицо Анжелики вдруг как бы приняло черты цыганки, он решает увезти бедняжку в свое поместье, но старый камердинер не советует это делать. Действительно, при малейшей попытке увезти ее из дома безумие Анжелики переходит в буйство. — В светлые минуты между приступами помешательства она заклинает отца позволить ей умереть в этом доме, и, глубоко растроганный, он дает свое согласие, хотя признание, которое при этом срывается с ее губ, считает лишь проявлением вновь вспыхнувшего безумия. Она утверждает, что граф С. вернулся в ее объятия и что ребенок, принесенный цыганкой в дом графа Ц., — плод этой связи.