Новеллы
Шрифт:
– Мне можно толкать, сколько захочу?
– Можно, – ответили оба одновременно.
Рехэй подумал: «Добрые люди».
Через пять-шесть те колея опять пошла круто вверх. Там по обе стороны в мандариновых садах золотились под солнцем бесчисленные плоды.
«Дорога вверх лучше, ведь дают толкать, сколько хочешь», – думал Рехэй, изо всех сил толкая вагонетку.
Когда подъем среди мандариновых садов закончился, колея вдруг пошла под уклон. Парень в полосатой рубашке сказал Рехэю:
– Ну, садись!
Рехэй мигом взобрался
Докатившись до бамбуковой рощи, вагонетка потихоньку замедлила ход и остановилась. Все трое вновь принялись толкать тяжелую вагонетку. Бамбуковая роща сменилась смешанным лесом. На подъеме попадались такие места, где под грудами опавших листьев почти не видно было ржавых рельсов. Когда поднялись вверх по дороге, то за высоким обрывом открылось широко простертое холодное море. И тут Рехэй почувствовал, что ушел слишком далеко от дома.
Они опять сели в вагонетку. Вагонетка катилась под деревьями в лесу вдоль расстилавшегося справа моря. Но у Рехэя было уже не так хорошо на душе, как раньше.
– Может, вернемся, – стал было он просить. Но что ни вагонетка, ни рабочие не могут вернуться, пока не доберутся до места, это, конечно, он и сам прекрасно понимал.
Потом вагонетка остановилась перед чайной с соломенной крышей, стоявшей у выемки горы. Рабочие вошли в чайную и стали неторопливо пить чай вместе с хозяйкой, у которой за спиной был грудной ребенок. Рехэй, оставшись один, обеспокоенно бродил вокруг вагонетки. К толстым доскам кузова присохли брызги грязи.
Немного спустя из чайной вышел парень с папиросой за ухом (впрочем, теперь у него уже не было за ухом папиросы) и, дал стоявшему возле вагонетки Рехэю газетный кулек с деревенским печеньем. Рехэй холодно сказал «спасибо». Но сейчас же сообразил, что, поблагодарив так холодно, поступил невежливо. Чтобы загладить свою вину, он положил одно печенье в рот. Печенье пахло керосином, которым, по-видимому, была запачкана газета.
Подталкивая вагонетку, они втроем стали подниматься по пологому склону. Хотя руки Рехэя по-прежнему упирались в вагонетку, думал он теперь совсем о другом.
Когда они спустились по другую сторону склона, там оказалась еще одна чайная. Рабочие зашли туда, а Рехэй, сидя на вагонетке, думал только о возвращении домой. Перед чайным домиком на цветущей сливе угасали лучи заходящего солнца. Вот уже смеркается, – при этой мысли Рехэй не в силах был спокойно усидеть на месте. Он то пытался ногой повернуть колесо, то, зная, что один не в состоянии сдвинуть вагонетку, все же пытался это сделать, – только бы как-нибудь отвлечься от тревожных мыслей.
А рабочие, выйдя из чайной и начав сгружать шпалы с вагонетки, как ни в чем не бывало сказали ему:
– Ты теперь ступай домой. Мы сегодня заночуем здесь.
– Если вернешься слишком поздно, у тебя дома, верно, будут беспокоиться.
Рехэй на миг опешил. Ведь скоро стемнеет. В конце прошлого года они с матерью ходили до Ивамура, но сегодня он прошел в три-четыре раза дальше… И сейчас ему придется возвращаться пешком, совсем одному… Все это мигом пронеслось у него в голове. Он чуть не заплакал. Но подумал, что слезами горю не поможешь. Не такой случай, чтобы плакать. С трудом заставив себя поклониться двум молодым рабочим, он пустился бежать вдоль колеи.
Рехэй бежал и бежал вдоль колеи, не помня себя. Во время бега он заметил, что сверток с печеньем, засунутый за пазуху, мешает ему, и выбросил его на обочину, а заодно снял и швырнул вслед за печеньем свои деревянные дзори. Теперь через тонкие носки в подошвы впивались камешки, но зато ногам стало гораздо легче. Чувствуя слева от себя дыхание моря, он бегом поднялся по крутому склону. Время от времени к горлу подступали слезы, и тогда лицо у него непроизвольно кривилось. Он с трудом сдерживался и только непрестанно шмыгал носом.
Когда он бежал мимо бамбуковой рощи, на закатном небе над горой Хиганэ уже угасала вечерняя заря. Волнение Рехэя росло. Все кругом казалось ему другим, может быть, оттого, что путь туда и путь обратно – вещи разные, и это внушало ему тревогу. Теперь ему мешало и то, что одежда на нем насквозь промокла от пота. Продолжая бежать из последних сил, он стянул с себя и бросил на обочину хаори.
К тому времени, как он добрался до мандариновых садов, уже совсем стемнело. «Только бы остаться живым…» – думал Рехэй и, скользя и спотыкаясь, мчался дальше.
Наконец в полной темноте показалась строительная площадка на окраине деревни, и Рехэй готов был тут же на месте расплакаться. Но и на этот раз он сдержался.
Когда он прибежал в деревню, из домов по обе стороны улицы падал электрический свет. В этом свете Рехэй сам отчетливо видел, как над его головой подымаются испарения пота. Женщины, бравшие воду из колодца, мужчины, возвращавшиеся с полей, увидев запыхавшегося Рехэя, окликали его: «Эй, что случилось?» Но он, не отвечая, пронесся мимо освещенных домов, мимо мелочной лавки, мимо парикмахерской.
Влетев в ворота своего дома, Рехэй уже не мог больше удержаться и громко, во весь голос, заплакал. Услыхав его плач, вмиг подбежали к нему отец и мать. Мать что-то говорила, порывалась его обнять. Но Рехэй, ломая руки и топоча ногами, всхлипывал навзрыд. Должно быть, оттого, что он слишком громко плакал, три-четыре соседки подошли и стали в темноте у ворот. Все, в том числе отец и мать, наперебой спрашивали, отчего он плачет. Но что Рехэю ни говорили, он только плакал. Плакал, вспоминая свою беспомощность и страх, пережитый им, пока он бежал весь этот далекий путь, и чувствовал, что никак не наплачется.