Новочеркасск: Книга первая и вторая
Шрифт:
Я долго рассматривал рисунок. На нем было изображено вырванное с корнем дерево, перегородившее лесную дорогу; судя по кроне, сосна или ель. У этого дерева стоял казак в высокой черной шапке, с длинной саблей на боку, и держал под уздцы оседланного коня. Глаза у казака были добрые, но печальные, и на всем лице, с острыми лучиками морщин в углах рта и тонкой полоской не слишком густых усов над верхней губой, лежала печать недавно пережитой обиды. Очевидно, рисунок этот доставался из комода и разворачивался на свету весьма редко, потому что карандашный штрих был еще достаточно резок.
—
Я в ту пору явно недооценивал автографы и тем более не знал, кто такой Денис Давыдов, но меня озадачило другое.
— Так ведь это же казак! — воскликнул я разочарованно.
— Ну и что же? — удивилась мать.
— Как что? А все казаки белогвардейцы.
В темно-карие глаза матери снова вернулись веселые птичьи стайки.
— Откуда ты взял, что все, кто родился на Дону, — белогвардейцы? — спросила она с укором.
— Все как есть, — стоял я на своем.
— Значит, и Буденный? — не без ехидства уточнила мать.
— При чем тут Буденный? — восстал я решительно. — Буденный — это герой из героев, командарм Первой Конной. Вот он кто!
— И все-таки он на нашей донской земле родился, — стояла на своем мать. — Если не веришь, спроси у своей учительницы.
Я внял этому совету и на следующий день узнал много такого, о чем не имел никакого представления раньше. В присутствии всего класса Вера Михайловна подтвердила материны слова о том, что Семен Михайлович Буденный, наш самый любимый герой, действительно рос на Дону и что далеко не все донские казаки каратели, вешатели и белогвардейцы. Впервые я тогда услышал о Подтелкове и Кривошлыкове; а о восемьсот двенадцатом годе, Кутузове, Платове, Денисе Давыдове и таких воинах, как мой прадед, она рассказывала до самого звонка на большую перемену. Когда я возвратился домой, то весело сообщил своей родительнице:
— Оказывается, ты права. Казаки бывают и белые и красные. А про нашего прадеда Вера Михайловна сказала, что он настоящий герой, если под знаменами самого Кутузова бил Наполеона. Мама, а наш прадед действительно много подвигов в том восемьсот двенадцатом совершил?
— Много, — не задумываясь, ответила мать, помогая мне снять тяжелый заплечный ранец из желтого дерматина, в котором грохотали чернильница-непроливайка и высыпавшиеся из пенала карандаши. — Много. Только жизнь у него не стала от этого легче.
Над небольшим, хорошо укрепленным французским городком Намюром низко-низко висело мутное февральское небо. Тучи прятали от человеческого взгляда купол местной церкви и едва-едва не задевали своими бледно-дымчатыми краями острые камни крепостной стены с врезанными в нее бойницами. Помутнелое небо веяло холодом, но холод этот был не тем ярко-синим бодрящим морозцем, который стоял сейчас где-нибудь под Москвой, Тарусой или Смоленском. С неба время от времени срывались капли дождя, перемешанного со снегом, а ветер над голыми полями дул колкий, пронизывающий до костей.
Преследуя разбитые наполеоновские войска, Матвей Иванович Платов оторвался с одними верховыми казаками от пехоты, преодолевавшей непролазную грязь, и остановился у стен Намюра, разместив свой штаб в большой деревне. Накинув на плечи мохнатую кавказскую бурку, зябко морщась, расхаживал он по довольно просторной комнате, где на столе уже лежали полевые карты, в углу были свалены запасные седла, а от чекменей входивших и выходивших казачьих офицеров тянуло топким запахом конского пота.
Платова знобило. Даже испариной покрылся широкий лоб, отчего к нему прилипли жиденькие прядки волос. За стеной дома послышался топот издалека прискакавших лошадей и человеческие голоса. Вбежал покашливающий ординарец Спиридон Хлебников и, важно откозыряв, доложил:
— Ваше превосходительство, Матвей Иванович, возвернулся парламентер.
— Живой, здоровый? — быстро спросил Платов. — Немедленно веди ко мне.
Порог перешагнул майор Денисов. Он еще устало дышал от стремительной езды. На смуглом обветренном лице под бровями вразлет почтительно замерли красивые выпуклые глаза, когда он откозырял и вытянулся в струнку. «Вот ведь история, — подумал Платов. — Был полицейским офицером сыска, малопонятным человеком, а в боях и походах таким молодцом оказался, что лучше и не придумаешь. Не зря ему майорский чин пожалован по моему ходатайству».
— Ну что, голубчик? Как вижу, живым и невредимым тебя отпустили французские завоеватели?
— Белый флаг помог, ваше превосходительство.
— А главного их коменданта видел?
— Так точно.
— А какое он впечатление произвел? — медленно приближаясь к основному вопросу о результатах переговоров, тянул Платов. Тянул потому, что уже догадывался, что не с доброй вестью вернулся парламентер.
— Хорохористый мужичок, — поморщился Денисов.
— Та-ак, — протянул Платов. — А теперь выкладывай ответ, каким бы он пакостным ни был.
— Комендант гарнизона Намюра сдать крепость немирному отказался, — глядя в глаза походному атаману Войска Донского, доложил майор. — Он попросил слово в слово передать ответ.
— Передай, — все больше мрачнея, выдавил Платов.
— Разрешите слово в слово? — звякнув грязными шпорами, осведомился Денисов.
— Давай.
— Комендант ответил: «Рвы наполнятся трупами, река обагрится кровью, но города не сдам! Храбрость французов известна всем».