Новочеркасск: Книга третья
Шрифт:
— Дедушка, я сейчас, — быстро откликнулся Якушев и положил на его заскорузлую ладонь несколько бумажек.
— Здесь же много, — воспротивился было старик, но Тося решительно вмешалась в их разговор:
— Дедушка, все берите, ведь у вас сегодня такой праздник… А без бутылки вина никак не обойтись.
— Спасибо, доченька, — покачала головой старуха, — вовек тебя не позабудем.
А потом они в том же самом «Дугласе» возвращались назад, и под размеренный гул двух мощных моторов Тося думала об этой встрече.
—
Не требуя от него ответа, она развернула плотный непритязательный листок, узаконивший судьбу их обоих, зажмуривая глаза, радостно воскликнула:
— Нет, ты только подумай, какая я теперь счастливая! Ой, какая счастливая. И это ничего, что документ на плохой бумаге, честное слово, ничего'. А слова-то какие: «Свидетельство о шлюбе». Это, разумеется, «о браке» по-белорусски.
И с тех пор, после полета в Брест, им уже ни от кого не приходилось таиться. Жили они теперь как законные муж и жена, а командир дивизии Наконечников обещал после взятия Берлина закатить «мировую», как он выразился, свадьбу.
Сегодня Тося работала в утреннюю смену и, по обыкновению, должна была находиться дома. Лишь один раз Якушев постучался в дверь, а уже загремела щеколда и его любимая с чуть тронутой ветерком перманентной прической выросла на пороге. В широких глазах появилось удивление:
— Ты? Отчего так рано? Что такое у вас там случилось?
Оказывается, по каким-то незримым каналам она уже все знала о происшествии в воздухе, о том, что их группа возвратилась на аэродром, не выполнив боевого задания.
— Ты так и назвал его трусом? — подступилась она. — Но ведь это неверно, ты не имел на это права. Бакрадзе необыкновенный летчик, мужественный боец, о нем вся дивизия говорит.
— Что поделать? — вяло вздохнул Вениамин. — Я все понимаю. У него измотались нервы, стало яростным желание жить, увидеть салюты в честь окончания войны, родителей, свою бесценную для него Сванетию. Все это убедительно. Но только с другой стороны…
— Что с другой стороны? — как на поединке спросила Тося.
— С другой стороны долг.
— И если бы ты был на его месте в пилотской кабине, то поступил бы по-иному?
— Да, Тося.
— И я бы могла тебя больше не увидеть?
— Могла бы, Тося.
— Скаженный какой! — Она испуганно охватила его обеими руками и удивленно воскликнула: — Какой же ты горячий, Венечка. Весь пылаешь. Вано бы сказал, от тебя прикуривать можно.
— Горячий? — пожал плечами Якушев. — Что за чепуха. Ну и выдумщица же ты, Тоська.
Но она, вовсе не заражаясь его шутливым настроением, обеспокоенно продолжила:
— Да нет, какая там выдумщица. Ты на самом деле горячий. Это же температура.
— Разве? — вздохнул он отрешенно и беспечно махнул рукой: — То-то я жажду стал ощущать. А впрочем, ерунда. Маленький был, иной раз в жару температура от малярии до тридцати девяти доходила, а мы на нашей Аксайской улице в футбол резались босиком и я, твой нынешний супруг, голы забивал.
— Да, да, — небрежно подхватила Тося. — Я представляю. Ты, разумеется, герой, Веня, но болтун еще большего калибра. Немного не дотягиваешь до барона Мюнхгаузена.
— Ничего, — рассмеялся тот. — Шагая по Германии, быстро дотяну. Все-таки его родина.
— Постой, я здесь где-то видела градусник. Ну-ка, измерь.
Ртутный столбик Немедленно поднялся до отметки тридцать девять, и Тося огорченно покачала завитой головкой. На Вениных щеках расцвел неестественно яркий румянец, словно на них наложили театральный грим, глаза воспаленно заблестели.
— Вот видишь, — обеспокоенно заметила Тося. — Я не знаю, как там было у вас на Аксайской и как мой любимый хвастун забивал там голы, но сейчас ему надо лежать.
— Ты смеешься? — невесело промолвил Якушев. — Нам же с Бакрадзе взлетать в двенадцать ноль-ноль, и мне через полчаса пора уже на аэродром, иначе рейсовый автобус отойдет от штаба дивизии.
У Тоси над переносицей упрямо сдвинулись брови:
— Ничего не знаю, сейчас тебе надо лежать, а я схожу за врачом.
— Только попробуй, — угрожающе произнес Веня. — Я же сказал, что старший сержант Якушев должен лететь, и баста.
— А я сказала, что старший сержант Якушев будет лежать, — прикрикнула она и побежала в санчасть.
Седой очкастый дивизионный терапевт майор медслужбы Фельдман долго осматривал Якушева, прослушивал его грудь и легкие через стетоскоп и мрачно качал головой:
— Вы правильно поступили, Тося, его ни в коем случае нельзя выпускать в полет ни сегодня, ни завтра. Он же сознание может потерять на пикировании. Вашему молодому человеку надо немного отлежаться. Видимо, он простыл или переволновался. Порошки я захватил, вот они. Завтра утром навещу. Набирайтесь сил, молодой человек, они вам понадобятся для штурмовки Берлина. Ведь последний ваш полет станет в биографии молодой семьи Якушевых историческим. Когда-нибудь им потомки ваши будут гордиться.
В этот день все было обычно на аэродроме, за исключением того, что вместо Вениамина Якушева на самолете с цифрой «шесть» на руле поворота в задней кабине сидел новый воздушный стрелок Игорь Проушкин, о котором в полку была сложена целая легенда. Говорили, будто это был крайне невозмутимый парень, всегда демонстрировавший полнейшее спокойствие. Удивить его чем-нибудь или разволновать было почти невозможно.
Однажды пригласили Проушкина в свою компанию воздушные стрелки из другого звена. В их руки попала бутылка чистого спирта, и они решили расправиться с ней перед ужином. Один из них, старшина по званию, командовал, а все остальные подставляли стаканы. Начали с Игоря, которого старшина подверг традиционному допросу: