Новочеркасск: Книга третья
Шрифт:
Бабка поставила на стол стакан остывшего чая, положила желтый кусочек прошлогоднего сала и ломоть ржаного хлеба, какой только в русских печах печется.
— Ешь и не взыщи, — сердито сказала она, — другого ничего нет, да и не за что тебя кормить, защитничек родины.
Зоркие в старости глаза с презрением следили за тем, с какой жадностью сметал он со стола все съестное.
— Как же ты оружие свое бросил, солдатушка-иванушка?
— Страшно стало, — двигая скулами, произнес Данила. — У него танки, самолеты, мотоциклисты. Не выдержал я. Духа не хватило, бабушка. Только ты не думай,
— И-эх, Аника ты воин, — вздохнула хозяйка. — А ты обернись да посмотри на стенку. Видишь, черные круги да полоски на ней остались? Это я портреты поснимала. Мужа свово Игната. Зятя Петруши да жены его, моей дочки Мани, и сыночка, сыночка любимого Коли. Все на фронт ушли, все с фашистами бьются. Вот как, стало быть. Все ушли — которые с Красной Армией отступили, а которые в лесах, слышь, партизанить будут. А остались на селе лишь Афонька Белибеев — приказчик из сельпо да Митька Пономарев. Оба пьянчужки, всем опостылевшие. Гитлера небось в гости ждут. Может, адресок ихний дать тебе, если к ним примкнуть есть охота, — прибавила она ехидно.
— Не потребуется зараз. Не то гутаришь, — хмуро остановил ее Данила. — Как деревня-то твоя называется?
— Дубки.
— А до города отсюда сколько?
— Да верст пятнадцать, не боле.
— Вот туда я и пойду на заре. Не может быть, чтобы наши там оборону сейчас не держали. На обратном пути к тебе еще обязательно наведаюсь, бабушка.
Суровость сбежала с лица старухи, и оно сразу стало не дряблым, а добрым.
— И-эх, сыночек, — вздохнула она, — да как же ты к своему командиру без винтовки теперь-то явишься?
— Не знаю, бабушка, что-нибудь да придумаю, — утешая себя, обмолвился солдат. — Лучше уж от своих любое наказание понесть, чем фашистам в плен сдаться. А к тебе на обратном пути я обязательно заверну, можешь не сомневаться, бабушка.
Бои в эти дни на подмосковной земле развернулись ожесточенные. Огонь из всех видов оружия не умолкал ни днем ни ночью. Уже холодало, и в придорожных кюветах даже ледок прихватывал землю. Денисов отчетливо помнил, по какой дороге бежал, в какую сторону от шоссе были позиции их батальона. «Все равно найду», — уверенно твердил про себя Данила.
На пути попадались перелески, да и вдоль шоссе на всем пути тянулся лес. Хвойные игольчатые деревья, поцарапанные осколками, стояли и справа и слева, а юные березки, так те почти на самую проезжую часть выбегали.
«Приду к капитану Махине и сразу покаюсь, — твердил про себя Денисов, — пусть отправят в штрафбат, лишь бы только со своими остаться, а если надо, то и смерть принять в первом же бою, чтобы смыть позор свой».
Утро занималось над землей, ни одного солдата не было видно. Нигде не дымились полевые кухни. Вон и поворот, от которого неизвестно куда, бросив винтовку, бежал Данила в своем необъятном паническом ужасе. И тут с ним опять произошел невероятный случай, какие время от времени имеют место на любой войне и нередко превращаются в устные легенды, потому что о них ни в одной штабной сводке не упоминается.
За своей спиной Данила услыхал стрекот мотоцикла. Оглянувшись, увидал человека в седле и мгновенно определил, что это немец. Люлька, прицепленная к мотоциклу, была пуста. «Он один, и я один, — поспешно заключил Данила. — Шансы равные, если не считать, что немец вооружен, а я нет. Ну да ладно, еще посмотрим». Первом мыслью Денисова было выскочить на шоссе и остановить фрица, а там — что будет, то будет. Не даст же тот сразу очередь в безоружного, а должен вступить в разговор, если Денисов пойдет к нему с поднятыми руками. Тот ведь сразу поймет, что красноармеец беззащитен, а у него и автомат «шмайссер» и парабеллум, наверное, с полной обоймой.
Но тут произошло самое невероятное, о чем тем более никогда не сообщалось ни в каких сводках. Внезапно стрекот мотоцикла оборвался, и немец, им управлявший, остановил его строго напротив той кочки, за которой припал к сырой подмосковной земле Данила. Схватившись за живот и ужасно корчась, немец бросился в кювет, зажимая в одной руке «шмайссер», а другой расстегивая брюки. Немец был без пилотки, и ветер рассыпал его светлые волосы. Усаживаясь в кювете, он кинул в траву «шмайссер» и снова застонал. Данила ужом подполз к нему и огромным кулаком ударил по затылку, а потом для верности чуть-чуть полегче в висок. Немец закатил глаза и упал.
— А ну, ауфштеен! — свирепо выкрикнул Денисов одно из десяти или одиннадцати немецких слов, которые усвоил на своем веку благодаря классной учительнице, постоянно грозившей ему двойкой на уроках немецкого языка.
Немец не отозвался. Тогда Денисов самолично втащил его в люльку, отобрал припрятанный в кармане парабеллум и погнал мотоцикл вперед. «Если фашисты перерезали шоссе, я погиб, — подумал при этом Данила, — но не могли же наши отойти без боя так далеко. Ведь еще вечером эта же самая земля была наша. Вероятно, немец тоже заблудился и не туда повез полевую сумку с пакетами фельдсвязи».
А дальше произошло уже самое что ни на есть удивительное, чего не только в донесениях, но даже в сказках не бывает. Не успел мотоцикл проехать и двух километров, как с обеих сторон из частого березняка повыбегали люди и на русском языке с веселыми присказками и прибаутками, не воспроизводимыми в открытой печати, заорали:
— А ну, фриц проклятый, вылазь из своего мотоцикла. Идите сюда, товарищ комбат, до нас идите. Вяжите этих гадов, хлопцы.
Капитан Махиня приблизился, пригладил для чего-то свои короткие колючие усики, похожие на щеточку, нависшую над верхней губой, и весело прокричал:
— Та що вы робите, бисовы дети! Или не бачите, кому голову собираетесь открутить? Та це ж наш боец Данила Денисов, которого мы вчера обнаружить в своих рядах не могли. Уже и похоронку в штаб полка хотели на него послать. Дывысь, дывысь, деж ты був, чертов сын? А это кто там в мотоциклетной люльке с кляпом во рту лежит? А ну, выдерните у него кляп из глотки, а то он зараз задохнется. Так говори, кто это? — поднял Махиня черные глаза на Данилу. — Балакай скорее, бо нет времени ждать. Фланги надо укреплять, а то фашисты опять в атаку полезут скоро. Чего ты важничаешь, будто самого Гитлера в плен захватил?