Новое платье короля (сборник)
Шрифт:
Умнов встрепенулся:
— Как закуклили? Что значит закуклили? В смысле — захомутали? Кто? Как?
— Да какая разница — как! — субъект раздражался все больше. — Есть способы… А они — это они, сами знаете… Слушайте, нам надо поговорить.
— Говорите.
— Здесь? — субъект засмеялся. И смех-то у него был скрипучим, ржавым — как со свалки. — Да здесь нас засекут в два счета!.. Нет, потом, вечером. В одиннадцать будьте в номере, вам свистнут.
— Кто свистнет? Откуда? И вообще, кто вы?
— Вы понять хотите?
— Что?
— Все.
— Очень хочу.
— Всему свое время. Будьте в номере.
— А если меня караулить станут? — резонно поинтересовался Умнов. — Совсем… это… закуклят?
Субъект опять засмеялся.
— Больше некуда… Ваше дело — одному остаться. Остальное — наши заботы.
— Да кто вы наконец? — обозлился Умнов от всего этого дешевого таинственного камуфляжа: тут тебе и свалка, тут тебе и ветер, тут тебе и кот-пришелец, и субъект из фильма ужасов. — Не скажете — не приду.
— Придете, — отрезал субъект. — Мы вам нужны так же, как и вы нам. Все. Ждите.
И скрылся за терриконом, откуда и возник. Умнов рванулся было за ним, но поздно, поздно: проворный субъект, знавший, видимо, свалку, как собственную квартиру — а была ли она у него, собственная?! — исчез, затерялся за мусорными кучами, ушел, как под обстрелом. А вдруг и впрямь под обстрелом?
Узнать бы, что происходит, горько думал Умнов, пролезая в дыру и шествуя к заводоуправлению. Я же терпеть не могу фантастику, я же в своей жизни, кроме Жюля Верна, ничего фантастического не читал. А тут — на тебе… Кто этот тип со свалки? По виду — алкаш из гастронома… Скорей бы вечер…
Заводской двор был по-прежнему пуст, даже камазовцы куда-то слиняли. Умнов сел на бетонные ступеньки у входа в заводоуправление и стал ждать.
Что еще мне сегодня предстоит, вспоминал он? Образцовая больница со стопроцентным излечиванием всех болезней — от поноса и насморка до рака и СПИДа? Хотя нет, откуда в Краснокитежске СПИД?.. Потом поедем на стадион. Закаляйся, как сталь. Все там будут закалены, как сталь. Как стальные болванки… Нет, дудки, никуда не поеду. Сорву им на фиг программу, пусть закукливают…
Двери захлопали, и из заводоуправления повалил народ. Переговаривались, как ни странно, на любые темы, кроме самой животрепещущей — темы выборов.
Слышалось:
— …утром судака давали…
— …а он мяч пузом накрыл и привет…
— …после смены я к Люське рвану…
— …а я в телевизор попал…
— …ну и кретин…
Люди жили своими маленькими заботами — привычными, каждодневными, и ведать не ведали, что их города и на карте-то нет. Плевать им было на карту! Они точно знали: есть город, есть! Какой-никакой, а вот он, родимый! И другого им не надо.
— Здрасьте пожалуйста, вот он куда скрылся, — из-за спины сидящего Умнова, которого народ аккуратно обтекал, раздался веселый голос Ларисы.
Умнов встал.
— Жарко там. И скучно. Чем кончилось?
— Единогласно, — торжествующе сказала Лариса. И опять не понял Умнов: всерьез она или издевается. — Все кандидатуры одобрены народом без-о-го-во-роч-но.
— А ты сомневалась? — подначил Умнов.
Но Лариса подначки не приняла.
— Сомневаться — значит мыслить, — засмеялась она, все в шутку перевела, умница, — А я мыслю, Андрюшенька. И знаешь о чем? О хорошей окрошечке. Ты как?
Мысль «об окрошечке» у Умнова отвращения не вызвала.
— Можно, уговорила, — все-таки склочно — тактика, тактика! — сказал он.
— Тогда поспешим. Дел впереди — куча.
Сначала окрошка, решил Умнов, а потом истина. Не буду портить обед ни себе, ни ей. Отрекусь от программы после еды.
Отрекаться не пришлось. Только сели в машину — телефонный звонок. Мрачный шофер почтительно и бережно, двумя пальцами, снял трубку, помолчал в нее и протянул Умнову.
— Умнов, — сказал в трубку Умнов.
— Приветствую вас, Андрей Николаевич, — затрещала, зашкворчала, засвиристела трубка. Неважнецки у них в городе радиотелефон работал. — Это Василь Денисыч. Обедать едете?
— Угадали.
— Не угадал, а знаю… Как вам выборы?
— Мура, — невежливо сказал Умнов. — Показуха, липа и вранье. Зачем они нужны? Оставили бы старых начальников и — дело с концом. Без голосования.
— Плохо вы о людях думаете, товарищ Умнов, — голос Василь Денисыча приобрел некую железность, некую даже сталеобразность. Мистика, конечно, но ведь и треск в трубке исчез. — Мы спросили людей. Люди назвали тех кандидатов, кому они верят, кого они уважают. Это во времена застоя собственное мнение за порок почиталось, а сегодня оно — краеугольный камень социализма. И не считаться с ним — значит выбить из-под социализма краеугольный камень.
— Зубодера — в директора? — зло спросил Умнов. — Да за такое мнение, чье бы оно ни было, штаны снимать надо и — по заднице… этой… двойной коляской.
— Любое мнение надо сначала выслушать. А уж потом объяснить человеку, что он не прав. Понятно: объяснить. И он поймет. Народ у нас понятливый, не раз проверено. Вот и зубодер, как вы изволили выразиться, уважаемая наша товарищ Рванцова, сама отказалась от высокой чести быть избранной…
— А не отказалась бы? А избрали бы? Так бы и директорствовала: чуть что не по ней — бормашиной по зубам?..
— Абстрактный спор у нас получается, товарищ Умнов. И не ко времени. Но от продолжения его не отказываюсь: надо поговорить, помериться, так сказать, силенками. Кто кого…
— Абстрактному спору — абстрактная мера, — усмехнулся Умнов. — Кто кого, говорите? Да ежу ясно: вы меня!
Василь Денисыч ничего на это не возразил, только промолвил дипломатично:
— Не пойму, о чем вы… Ну да ладно, не будем зря телефон насиловать. Дайте-ка Ларисе трубочку. Она с вами?
— Куда денется, — проворчал Умнов, передавая трубку Ларисе.