Новые парижские тайны
Шрифт:
Тогда они взламывают подвальное окно и через подвал проникают в дом. При свете найденной на лестнице свечи они обшаривают дом и, открыв ставень, выбираются наружу через окно первого этажа. Остается выяснить, что это были за посетители.
Сразу же напрашивается гипотеза о сообщнике или старом друге обвиняемой, который пришел с целью уничтожить улики. Однако подобная попытка представляется несколько запоздалой — с дома уже несколько дней назад снято наблюдение. Кроме того, в этом случае посетитель первым делом попытался бы, очевидно, проникнуть в секретер. Между тем секретер не открывали — а ведь замок можно было
Остается предположить, что в дом наведались обычные грабители. Это представляется наиболее вероятным.
Но в таком случае мы имеем дело с весьма неискушенными грабителями. В самом деле, они похитили только белье, а ведь прямо у них под носом на каминах было полно прекрасных безделушек, художественных изделий из бронзы и т. д., обладающих известной ценностью. Значит, посетители были просто взломщиками-любителями: опасаясь трудностей при продаже подобных вещей, они предпочли добычу, которую проще сплавить.
Это, разумеется, не более чем гипотеза. Разгадку дела мы получим в результате следствия, которое будет произведено прокуратурой.
Добавим, что Луиза Ж. по-прежнему находится в тюрьме святого Леонардо; она изъявила желание продать обстановку и сдать дом внаем.
Сим
(15 сентября 1920)
136
Глас народа (лат.) — Прим. перев.
Поскольку прокуратура изъявила желание получить полный список вещей, похищенных при ночном ограблении, Луизе Ж. было предложено посетить свой дом на Маастрихтской набережной.
Весть об этом неведомыми путями распространилась в округе, и в среду около двух часов дня перед тюрьмой собралась толпа человек в сто, большей частью женщины, живущие по соседству. Вскоре в сопровождении сотрудника прокуратуры и офицера полиции появилась заключенная и села в закрытый автомобиль.
Она была одета в темный строгий костюм, очень бледна и всячески старалась показать, что не обращает внимания на толпу, из которой неслись крики: «Смерть ей!», сопровождавшиеся еще более крепкими выражениями.
Машина, за которой, выкрикивая угрозы, следовала толпа, прибыла на набережную, где зевак еще прибавилось. Луиза Ж., по-прежнему вместе с судебным следователем и заместителем прокурора, вошла в дом.
Начался тщательный осмотр дома; одновременно в качестве меры предосторожности — впрочем, несколько запоздалой — составлялась опись мебели и прочего движимого имущества. Как мы уже сказали, два дня назад из спальни второго этажа было украдено довольно много белья; с третьего этажа — одеяла и покрывала, из столовой — ковровая скатерть.
Кроме того, Луиза Ж. заявила о пропаже скунсовой горжетки и нескольких бутылок вина.
Пока заключенная находилась в одной из комнат под строгим присмотром, представитель прокуратуры тщательно осмотрел подвал и распорядился починить подвальное окно — тогда-то и слышался глухой стук, который так заинтриговал публику.
Судебный следователь, по всей видимости, воспользовался этим посещением, чтобы еще раз допросить Луизу Ж., главным образом насчет убийства третьего ребенка.
Как мы уже сообщали, из письма трамвайного кондуктора Н. следует, что ребенок погиб между 1916 и 1920 годами.
Заключенная держится невозмутимо и так же, как и в прошлые разы, не сочла нужным давать объяснения по поводу этого нового преступления, в котором ее обвиняют.
Осмотр дома завершился только в десять вечера. В толпе, все прибывавшей, усилились крики и угрозы в адрес преступной матери.
В четверг рано утром представитель прокуратуры вновь посетил дом. Все внутренние двери были опечатаны; отныне дом будет днем и ночью находиться под охраной.
Луиза Ж., чье здоровье признано вполне удовлетворительным, содержится в камере. К ней применяется обычный тюремный режим, за исключением некоторых послаблений. Поскольку существует опасение, что она попытается покончить с собой, в одной камере с ней постоянно находятся две женщины, осужденные по уголовным делам.
Луиза Ж. спокойна, говорит мало и никогда не упоминает о предъявленных ей обвинениях. Она надела маску вялого безразличия.
Однако создается впечатление, что она не питает никаких иллюзий относительно своего будущего. Она очень хочет как можно скорее сдать свой дом жильцам.
Взломщики по-прежнему не обнаружены. Наши предположения разделяют прокуратура и полиция, которые убеждены, что произошла самая обычная кража, не имеющая никакого отношения к предыдущим преступлениям.
Сим
(17 сентября 1920)
Администрация коммуны Остенде объявляет не без гордости, что построит Дворец водолечения, который обойдется государству в сущий пустяк — каких-нибудь пять миллионов франков.
Одновременно большинство коммун и городов Бельгии ознакомилось со сметами на памятники «Победа», «Признательная родина», «Освобождение» и т. д., которые вскоре будут воздвигнуты в общественных местах по всей стране.
Увековечить победу, доблесть наших солдат — благородная идея. Но спрашивается, что должны думать тысячи пострадавших из Диксмейде, Динана, Визе, если вместо крыши над головой им будут предложены не только речи да бараки, но еще и мраморные колонны и бронзовые статуи. Повторяю, увековечить победу — дело хорошее, но если не принять соответствующие меры, то развалины Фландрии и сожженные деревни окажутся куда в большей степени памятниками страданий бельгийского народа.
Но мало того, что на патриотические памятники пожертвованы тысячи и тысячи; сегодня новые тысячи расходуются на памятники одним только нуворишам, ибо только те, кто, не участвуя в войне, грел на ней руки, могут позволить себе такую роскошь, как казино и огромные водолечебницы.
Итак, посреди разоренной страны, в Остенде, вырастают роскошные каменные и кирпичные здания, а пострадавшие по-прежнему будут мерзнуть в бараках… Победа, воплощенная в мраморе и бронзе, — дело, разумеется, хорошее. Но восстановление разрушенных деревень было бы куда более прекрасной победой… над бесхозяйственностью и потрясающим равнодушием наших правителей!