Новые забавы и веселые разговоры

Деперье Бонавантюр

– Дочь моя, – сказал он, – грехи твои столь велики, что, для того чтобы получить отпущение их, тебе надобно носить мою веревку на голом теле.

Девушка не хотела ослушаться и ответила:

– Дайте мне эту веревку, отец мой, и я обещаю вам, что буду ее носить.

– Дочь моя, – ответил монах, – я должен повязать ее тебе сам: своими руками, а потом из этих же рук ты примешь отпущение всех твоих грехов.

Девушка расплакалась и сказала, что не станет этого делать.

– Как, – воскликнул духовник, – еретичка ты, что ли, что отказываешься от епитимьи, которую накладывает на тебя господь и мать наша, Пресвятая церковь?

– Я

хожу на исповедь, – сказала девушка, – как это велит Церковь, и хочу получить отпущение грехов и для этого исполнить епитимью, но я не хочу, чтобы вы прикасались ко мне руками; в таком случае я отказываюсь от вашей епитимьи.

– Что же, раз так, – сказал духовник, – я не могу отпустить тебе грехи.

Девушка поднялась с колен и ушла со смущенной душой. Она была так молода и неопытна, что ее охватил страх и она стала думать, что, может быть, была не права. Наутро, когда окончилась месса и графиня Эгмонт приобщилась святых тайн, ее придворная дама собралась последовать ее примеру и спросила дочь, готова ли она. Девушка расплакалась и сказала, что не получила отпущения грехов.

– А что же ты столько времени делала у духовника? – спросила ее мать.

– Ничего, – ответила дочь, – когда я отказалась от епитимьи, которую он на меня наложил, он отказал мне в отпущении грехов.

Мать стала осторожно допытываться о причине этого и узнала, какую странную епитимью святой отец хотел надожить на ее дочь. И она послала девушку исповедоваться к другому духовнику, после чего обе они причастились. А когда графиня вернулась из церкви, придворная дама пожаловалась ей на монаха, поступок которого изумил и огорчил графиню, ибо она была о нем очень хорошего мнения. Но в то же время, несмотря на весь свой гнев, она не могла не рассмеяться, услыхав о столь необычной епитимье. Смех этот, впрочем, не помешал ей расправиться с монахом: она велела схватить его, отвести на кухню и там высечь. И когда его стали сечь, он сам признался во всем.

После этого его связали и отправили к настоятелю монастыря, графиня же попросила настоятеля в следующий раз прислать к ней проповедника более достойного.

– Судите сами, благородные дамы, если даже в столь знатном доме монахи эти не боятся предаваться безумствам, то что же они позволяют себе в жилищах простых людей, куда они приходят собирать на монастырь и где им так легко и удобно творить бесчинства, что просто чудо, если они устоят от искушения! Вот почему я прошу Вас, благородные дамы, чтобы осуждение свое вы сменили на сочувствие. Подумайте только, ведь тот, кто ослепляет монахов, не щадит и дам, как только ему представится для этого удобный случай.

– Ну и негодяй же этот францисканец, – воскликнула Уазиль. – Быть монахом, священником и проповедником и сотворить такую мерзость в рождественский сочельник, в церкви, да еще во время исповеди, – ведь от всего этого грех его становится еще тяжелее!

– Послушать вас, так окажется, что францисканцы должны быть настоящими ангелами или самыми мудрыми из людей! – сказал Иркан. – Но вы уже слышали о них столько всего дурного, что должны бы считать их еще хуже, чем они есть на самом деле. По-моему, духовника этого можно простить: ведь это же было ночью и он был с глазу на глаз с красивой девушкой.

– Действительно, ночью, – сказала Уазиль, – но ведь это была рождественская ночь.

– Поэтому-то он больше всего и заслуживает извинения, – сказал Симонто. – Очутившись на месте Иосифа возле красивой девушки, он хотел сделать ей маленького ребенка, чтобы разыграть таинство Рождества Христова.

– Ну, уж если бы он подумал об Иосифе и о деве Марии, – сказала Парламанта, – он никогда бы не позволил себе такое непотребство. Во всяком случае, это был человек дурной, если по столь ничтожной причине он решился на такое злое дело.

– Но графиня так хорошо его наказала, – заметила Уазиль, – что товарищам его впредь будет неповадно.

– Только я не уверена, – сказала Номерфида, – правильно ли она поступила, так опозорив своего ближнего. Не лучше ли было бы, если бы она просто пожурила его за этот проступок, а не выставляла на всеобщее поругание?

– По-моему, так действительно было бы лучше, – согласился с ней Жебюрон, – ведь сказано же, что мы должны исправлять ближнего нашего с глазу на глаз, до того как мы обнародуем его проступок перед всеми людьми и перед Церковью. Ведь как только человека опозорят, его уже не удастся исправить, а тайный стыд с такой же силой отвращает людей от греха, как и голос совести.

– А я думаю, – сказала Парламанта, – что этому евангельскому совету надлежит следовать в отношении всех, но отнюдь не в отношении людей, которые проповедуют Евангелие, а сами поступают напротив. И не надо бояться бесчестить тех, кто бесчестит весь род людской. И мне кажется, что это большая заслуга: показать нам их такими, каковы они на самом деле, дабы мы не приняли стекляшку за настоящий рубин. Но кому же Сафредан предоставит слово?

– Раз уж вы меня спросили об этом, то именно вам, – сказал Сафредан, – вы по праву этого заслужили.

– Ну, раз вы так добры ко мне, я расскажу вам одну историю, свидетелем которой я была сама. Мне постоянно приходилось слышать, что, чем слабее и немощнее добродетель и чем сильнее и могущественнее ее противник, тем более она достойна хвалы и тем полнее она себя выказывает. Нет ведь ничего удивительного в том, что сильный может отбиться от сильного, но если побеждает слабый, слава его поистине велика. Что же касается людей, о которых я собираюсь говорить, то мне кажется, что я была бы несправедлива к добродетели, которую мне довелось увидеть в столь скромном обличье, что она оставалась никем не замеченной, если бы умолчала о девушке, которая вела себя столь благородно. Вот почему я хочу рассказать вам ее историю.

Новелла сорок вторая

Молодой принц [355] влюбился в девушку, но, несмотря на то, что она происходила из совсем простой и бедной семьи, ему не удалось ничего от нее добиться и все старания его оказались тщетными. Поэтому, убедившись в том, что она добродетельна и чиста, принц оставил свои намерения и до конца жизни продолжал относиться к ней с большим уважением, оказал ей много всяких благодеяний и выдал замуж за одного из своих слуг.

355

Молодой принц – опять – юный Франциск, брат Маргариты. Упоминаемая ниже «сестра принца» – сама писательница.