Новый дом с сиреневыми ставнями
Шрифт:
– А я никому ничего не скажу. Я скажу, что это все вы, вы придумали! И меня заставили! – вопит Скалкина отчаянно.
– Значит, правильно я сообразил, что диктофон надо бы включить, – вздыхает доктор. – Сам себе не верил, а подстраховался. Все записано, Скалкина. Вся беседа наша. Ничего не поделаешь.
– Саш, – говорит вдруг неожиданно для себя самой Таня, уставшая тут быть, – может, отпусти ты ее, а? Пусть идет на все четыре стороны. Мне все равно.
– Нет, – мотает головой Саша. – Не могу. Ты же видишь:
– Зачем же ты так? – с болью спрашивает Олег ту, кого в письмах называл «малыш мой родной», причем по большей части искренне, по крайней мере на первых порах.
– А ты думал: использовал меня – и все?! Да?! – орет в ответ Ласка.
– А ты-то сама где была, когда тебя использовали? В магазин ходила? – спрашивает доктор.
Выяснять больше нечего и незачем. Дальнейшая судьба Скалкиной Тане неинтересна. По крайней мере в данный момент. Ей хочется домой. Передохнуть, постоять под душем, позвонить своим, чтоб не волновались, выпить чайку… Зажить своей нормальной, обычной, неспешной жизнью с ее мелочами, обыденностью…
Они уходят вместе. Таня и Олег.
Вместе ли они, и будут ли вместе – этого Таня не знает. Надо просто отдышаться. Что-то понять про себя, про них. И про третьего человека, который уже столько выстрадал вместе со своей мамой. Этому, третьему, требуется много: покой матери, голос отца, возможность расти и появиться на белый свет. На самом-то деле главный сейчас – он.
Чем сердце успокоится?
Олег привез Таню в московскую квартиру. Он хотел остаться с ней и чтобы все пошло по-прежнему. Он уже почти два месяца и жил так, как выбрал. А выбрал он верность своей жене. Было… затмение. Он сумел все преодолеть сам. Так ему казалось.
Но если в истории участвуют трое, то что бы там один из участников ни преодолел, история не закончится, пока каждый не пройдет свой путь до конца. Он раньше этого не знал. Понял только теперь. Как и то, что все теперь изменится в его жизни. А как – он не брался даже предполагать. Сейчас он просто хотел быть рядом с Таней. И только.
В подъезде, у лифта, встретили Лидку. Без синяка. Как всегда ослепляющую яркостью и силой.
– Чего понурые такие? Заходите – поддадим хоть! – позвала Лидка, зазывно глядя на Олега.
Тане стало смешно.
Жизнь продолжалась. Лидка пребывала в поиске. Тем более вариант напрашивался: лоджии рядом, лезть никуда не надо, только ножку за ножкой перекинула – и все. Правда, муж теперь плохо спать стал… И Танька вон нервная вся из себя…
Дома было хорошо. Таня посмотрела на себя в зеркало: пугало огородное. Оделась – ворон пугать. Но распугала ведь! Всех ворон распугала. Она нащупала свою седую прядку на макушке. Интересно – увеличилась после всего этого? Вроде нет. Странно.
Тут позвонила на домашний баба Нина.
– Таньк, ты куда пропала? Нигде тебя нет. А мы старики! Позаброшенные!
– Баб! Мне Олег изменял! Целый год изменял мне, а я беременная! – Таню как прорвало. Наконец-то она могла жаловаться в полный голос. Надо же когда-то и выплакаться окончательно.
– Целый год беременная! – поразилась баб Нина. – Да ты че!
– Год изменял, а сейчас я беременная! – пояснила Таня, еще пуще заливаясь слезами.
Олег стоял рядом и ужасно сострадал.
– Так он тебе с тобой изменял, что ли? – рассердилась бабка.
«Не зря мы – родина Хармса», – решила Таня.
– Ладно, баб, замнем, – сказала она в трубку и засмеялась.
– А что изменил, плюнь, – отреагировала вдруг Нинка. – Он рядом?
– Да, стоит тут.
– Включи-ка селекторную, – потребовала бабка по начальственной привычке.
Таня включила громкую связь.
– Оле-е-ег? – пропела Нинка. – Ты тут?
– Тут, – почтительно поклонился Олег телефонному аппарату.
– Кобель ты засратый, вот ты кто! – загудел певческий Нинкин голос.
– Я очень виноват! – честно и покорно признал Олег.
– Гляди, я с серпом приеду! Сил хватит! – прогромыхала народная мстительница.
– Я знаю! Не надо, – попросил Олег.
«Как же девчонки тогда про серп забыли? Надо будет подсказать», – взяла Таня на заметку очередное орудие мести.
– Танька, переводи на тихую! – велела баб Нина. – Слушай меня. Митька мой тоже раз гульнул. Деда твой ненаглядный. Поняла, что я говорю? Ты одна слышишь? Кобель не слышит? Слушай внимательно.
– Ага, – сказала Таня. Ей отчего-то было весело-весело.
– Гулял, пока я не знала. Как узнала, больше не гулял, – понизив голос до шепота, поделилась Нинка сокровенной памятью сердца.
– Серпом? – заинтересованно спросила Таня.
– Ды что серпом! Только показала… Он сразу в ноги – бух! Гармонист кукуев… Потом расскажу. Не ржи сейчас при своем-то. Построже с ним. Страх должен быть. Не распускай! Отец-то у тебя… С сердцем… Был бы здоров… Ладно. Если что – Рахильку вызовем. Сладим. Другая сила поможет. Береги правнука. Лучше поздно, чем никогда. Пойду деда обрадую. Чтоб не скучал.
– Баб, я тебя люблю, – сказала Таня, забыв про свои недавние слезы.
– А уж я тебя, кровиночку мою ненаглядную, как люблю! Приезжайте со своим, мОзги-то ему повправляем сообща.
– Приедем, баб. Скоро приедем.
Олег радостно кивал рядом.
Не успела Таня положить трубку, раздался новый звонок.
– Ну, – загрохотала Рахиль, – и как это прикажешь понимать?
– Что, Бусенька?
– «Что, Бусенька», – передразнила Рахиль совсем не похожим на Танин писклявым голоском, – а то Бусенька, что ни звонка, ни гудка, ни письма.