Новый Галлифрей
Шрифт:
Если бы Рассилон не обратил вспять процесс превращения в меня всех жителей Земли, могла бы быть масса вариантов — с одним-единственным результатом, но их действительно была бы масса, а так — я почувствовал себя в некотором тупике. Я остался один, но сейчас я был каким-то другим. И на регенерацию не спишешь. Во-первых, мне она больше не светила, а во-вторых, как бы это ни происходило, одежда от этого не меняется сама по себе, и не появляются откуда ни возьмись заряженные тяжелые автоматы. Но если уж они есть… я поднял его и выпустил в по-прежнему болтающуюся рядом тварь короткую очередь, практически в упор. Я не расходовал свою
А она снова налилась светом, будто выкачала его из меня, снова запорхала вокруг, а затем метнулась куда-то в сторону.
Через некоторое время дурнота отступила. Кажется, я знал, на что еще было похоже это место. На Матрицу, в которой сохранялись наши сознания. Что, если попробовать воздействовать на окружающее сознательно? Ну, для начала, просто думать о хорошем? О том, что небо может проясниться? О том, что это место не обязано быть таким унылым и пустынным. О том, что в нем не обязательно должны быть какие-то сияющие белые твари. Я постарался сосредоточиться на чем-нибудь приятном, но когда открыл глаза — ничего не изменилось. Та же серость, сухость и тишина, подчеркиваемая жестким шорохом ветра, и клок яркого света, дразняще маячащий неподалеку.
Испытывая прилив иррациональной инстинктивной ненависти, я вцепился в автомат, вскочил и понесся за тварью. Слабость, кажется, совсем прошла. Хотя не могу сказать, чтобы я хорошо себя чувствовал. Просто чувствовал как-то «никак». И «плохо» — тоже не имело к этому никакого отношения. Я даже не был уверен, жив я или мертв, и кажется, это не имело никакого значения.
Белая тварь трепыхалась то совсем поблизости, то перемещалась поодаль. Но неизменно, рано или поздно, возвращалась. Может быть, ей было скучно в этой пустоши, может быть, она чего-то от меня хотела. Например, очередного заряда. А может быть, была просто совершенно бестолковой сияющей белой тварью. Я пристреливал ее раз за разом, она тускнела, отлетала, пряталась, и с каждым разом мне, кажется, становилось хуже на более долгий срок. Но я был уверен, что если однажды успею добить ее прежде, чем свалюсь, она действительно умрет, просто заряда всегда чуть-чуть не хватало.
И я был уверен, что это нужно сделать. Она слишком напоминала «то самое» белое сияние, я был уверен, что она и есть то самое белое сияние, которое нужно погасить во что бы то ни стало. Это была трещина между мирами, живая, поглощающая, сжатая в данный момент в пятно, кажущееся совсем небольшим. Я гонялся за ней с исступлением и пытался уничтожить, но как будто уничтожал только себя самого. Но если я брошу это, она просто одержит верх. Я не знал, сколько может продлиться эта охота, но кажется, она должна была занять всю мою жизнь, если, кончено, это была жизнь.
А в какой-то момент я услышал скрежет приземляющейся Тардис. Кажется, этот мир переставал быть таким уж пустым. И на самом деле, это было нехорошо. Потому что теперь тварь могла прорваться из него куда-то еще, с помощью того, кто проник сюда. И я почувствовал бессильную ярость. Потому что в данный момент, очередной раз пристрелив тварь, опять с трудом приходил в себя, и не мог даже поднять голову, чтобы посмотреть, что происходит.
— Мастер! — окликнувший шумно подбежал ближе, зашуршав сухими камешками.
Доктор, ну конечно, кто еще тут мог оказаться так «вовремя»?
— Убирайся отсюда! Только смотри, чтобы эта тварь не проникла на корабль!..
— Какая тварь?
— Белая светящаяся дрянь! Я убью эту сволочь!
— Как? Ты даже на ногах не стоишь!
— И не надо, значит, она тоже не в норме… — Хотя я уже был не уверен. Это мне каждый раз становилось хуже, а тварь, кажется, сияла с каждым разом все ярче. — И не вздумай тащить меня в Тардис! Ты не понимаешь, как это серьезно!..
Он, конечно, вздумал. Воспользовался моментом, когда тварь опустошила меня до донышка, и я не мог ему помешать. Я все еще был совершенно недееспособен, когда он принялся запихивать меня в какой-то медицинский аппарат.
— Прекрати, придурок. Ну а что будет, когда я действительно приду в себя? Мы опять передеремся?
— Там разберемся. Тебе надо успокоиться и поспать. Ты себя совершенно вымотал.
— Это не я.
— Это ты.
Бам… кажется, я получил лошадиную дозу снотворного и принялся уплывать в… мутное белесое пространство, с сухой потрескавшейся землей и пожухлой травой, тишиной и ветром…
— Нет!.. — услышал я в отдалении отчаянный крик Доктора. И похоже, он прибавил еще что-то вроде «Только не снова туда!..» — прежде чем растаять окончательно. А впереди снова замаячила белая сияющая тварь. И я преследовал ее еще долго, бесконечно, пока однажды не очнулся все в том же мире, который все-таки наконец стал каким-то другим. Я точно знал, что это все еще он, но что-то изменилось. Цвет неба. Он налился синевой. И трава — кажется, она стала хоть и не намного гуще, но зеленой, как на Земле. Она была редкой, но молодой и сочной. И что-то влажное и холодное легло мне на лоб. Гм… Тряпочка? Смоченная в… Я вдруг отчетливо услышал журчание ручейка неподалеку.
— Опять ты? Что за упрямство? Раз уж ты здесь, лучше бы занялся белой тварью — я не знаю, что будет, если она вырвется отсюда наружу… Ее нельзя выпускать.
— Ничего не будет. Оставь ее.
— Откуда ты знаешь?
— Есть вещи, которые мы не можем уничтожить, как бы ни старались. Они просто «в природе вещей». Нечто основополагающее.
— А ты уверен, что мы говорим об одном и том же?
— Да. Белая птица здесь не появится, пока есть другая.
— Другая?
— Посмотри вверх.
Я посмотрел. В синеве парила одинокая черная точка. Ястреб? И от этой четкой и яркой черноты вдруг пришло ощущение удивительного покоя. Я почувствовал с ней удивительное родство. Но что именно это было? Тотем? Я по-прежнему не был уверен, что мир, в котором мы находимся, действительно существует. В этом было скорее что-то символическое. Нечто в природе вещей? Черная птица среди яркого приветливого мира — черный глазок света? А белая — белый глаз тьмы? Может быть, именно она и была моим «тотемом», и потому попытки уничтожить ее всегда оборачивались против меня самого? А эта черная птица — «тотем Доктора»? Нечто в его сердцевине, что всегда будет родственно мне, хотя это кажется слишком уж своим, чтобы быть чьим-то чужим. А вот белая тварь казалась мне совершенно чуждой и ненавистной. И я не был уверен, что это на самом деле не так. Тут как будто смешались два разных смысла. И покончить с одним не получалось, потому что вмешивался другой.