Новый год на пальце Будды
Шрифт:
Но теперь наш герой уже не крошка Цю, а высокий, плотный, вальяжный бородач в просторном халате, спускающемся до тупоносых башмаков, не пряча их, в непременной шапке, прикрывающей длинные волосы, собранные в пучок и заколотые шпилькой. Теперь его именуют Наставник Кун – Кун-цзы, или, иначе, Кун Фу-цзы: через много веков это имя в искаженном звучании «Конфуций» станет известным и в далеких западных краях, где живем и мы с вами.
В
Он, как обычно, чуть задержался – переодевал халат: традиционно длинные, просторные рукава, развевающиеся, точно крылья большой птицы, так что их приходилось придерживать, стесняли движения, и специально для уроков он велел их обрезать. Для человека, поклоняющегося ритуалу, это выглядело, конечно, странно. Ученики переглядывались: нельзя слепо следовать каждому слову. Конечно, Учитель предостерегал – «не смотри на то, что не соответствует ритуалу, не слушай того, что не соответствует ритуалу, не говори того, что не соответствует ритуалу, не делай того, что не соответствует ритуалу». Тем не менее, он счел своим долгом нанести визит некоей Наньцзы – даме, не почитавшей правила высокой морали. Это вызвало нарекания даже со стороны верных учеников. Но увы – сия дама была супругой властительного правителя царства Вэй, куда он прибыл с тайной надеждой послужить царю своими советами.
Великий мудрец, сказали бы мы сегодня, был не догматиком, а прагматиком. Видимо, не всегда «изучение неправильных взглядов вредно», как повторял Учитель. Избегайте крайностей, «золотая середина» и еще раз «золотая середина»!
– Кто лучше, Ши или Шан? – как-то спросил его Цзыгун.
Конфуций ответил намеком, оттачивая догадливость ученика:
– Ши переходит середину, Шан не доходит до нее.
– Значит, Ши лучше?
Наставник улыбнулся:
– Переходить так же плохо, как не доходить.
Прежде, чем сесть, Учитель с присущей скрупулезностью поправил циновку. Аккуратность одежды, прически, манер, всего поведения – вот что отличает цивилизованного жителя Срединной страны от дикого варвара. Оглядел учеников.
– Конечно, лишь педант-книжник ставит манеры выше естественности. У людей с красивыми словесами и притворными манерами мало человеколюбия. Но если в человеке, наоборот, естественность затмевает воспитанность – это неотесанная деревенщина.
Так резко он одернул тех, кто позволил себе расслабиться и вытянуть ноги, что считалось непристойным.
– Почтительность к родителям, уважение к старшим, честность в делах, любовь к людям – вот главное. А если после осуществления всего этого у молодого человека еще останутся силы, их можно потратить на чтение книг.
Ученики молчали, гадая, к какой теме беседы выведут рассуждения Учителя.
– Но прежде, чем следовать ритуалу, необходимо исправить имена.
– Как это связано с ритуалом? – удивился Цзылу.
– Если имена не отражают сути, они пусты, не имеют оснований. Коли
Стало ясно, что сегодня речь пойдет о государстве, управлении, правителе и подданных. Цзыгун оживился. Для его красноречия это была благодарная тема.
– Что значит управлять государством мудро?
– Правитель должен быть правителем, сановник – сановником, как отец – отцом, а сын – сыном. Совершенствуй себя, и тебе не трудно станет управлять государством. А если не совершенствовать себя, то как же совершенствовать других? Стране необходимы пища и оружие, а народ должен доверять правителю.
– А чем, если понадобится, можно пожертвовать? – дотошно копался Цзыгун.
– Оружием, – тут же ответил Конфуций. И через мгновенье добавил:
– И пищей. Но без доверия государство не устоит. Ну-с, давайте представим себе, что вы уже не мои ученики, а важные сановники, может быть, даже властители царств. С чего вы начнете управление? Ну-ка, Цзылу! – обратился он к своему любимцу, служившему у вэйского правителя и потому больше других поднаторевшему в практике государственных дел. Тот не стал медлить:
– Даже крупное – с войском в тысячу боевых колесниц – царство может страдать от внешних набегов и внутренних раздоров. Трех лет мне достаточно, чтобы прибавить народу сил, внушив ему понятия морали и справедливости. Тем самым я покончу с голодом и разрухой.
Как ни странно, Учитель ничего не ответил на такую программу экономического подъема через нравственное оздоровление страны, хотя и сам, бывало, говаривал нечто подобное. Но на сей раз он только усмехнулся.
Недоумевая, следующий, Жань Ю, принялся осторожничать – наделил себя много меньшими владениями, сместил акценты:
– За три года приведу народ к достатку. Затем призову благородного мужа, чтобы научил ритуалу и музыке, исправляющей нравы.
И вновь ответом Учителя стала лишь усмешка. Ученикам уже была известна его манера не растолковывать, а намекать, обращаясь к уму острому, способному подхватить, развить едва обозначенное. «Того, кто не в состоянии по одному углу предмета составить представление об остальных трех, – разъяснял Конфуций свою методику, – учить не следует».
И все-таки ученики растерялись, принялись едва различимо бормотать что-то самоуничижительное об «отсутствии умения», о невозможности подняться выше «младшего помощника». Такого Учитель не терпел. Уважение к себе было для него основой уважения к другим. «Благородный муж, – говорил он, – не суетится и держит себя с величавым спокойствием».
Конфуций оживился лишь ближе к концу беседы, когда, казалось, все мнения были уже высказаны, но ни одно его не удовлетворило. Наступила пауза, молчание которой нарушали лишь заунывные звуки цинь, чьи струны неторопливо перебирал Цзэн Си. Ощутив требовательный взгляд Учителя, он отложил музыкальный инструмент в сторону, поднял голову к прихотливо изогнутым ветвям абрикосового дерева и сказал, словно не на вопрос отвечал, а стихотворение продекламировал:
– Подставить ветру грудь, очиститься в струе и с песнею вернуться в дом…