Новый год плюс Бесконечность

Какие бы ловушки ни уготовила нам жизнь, всегда найдется хотя бы один выход. И, как правило, обычно им готов обернуться прежний вход, но при условии некоторых жертв с нашей стороны.

Лисица, угодив в капкан, отгрызает себе лапу. Ящерица с видимой, но обманчивой легкостью отбрасывает хвост, еще минуту назад крепко зажатый в клюве хищника или руке человека. Последний может пожертвовать гораздо меньшим, нежели то, что щедро даровано ему природой — например, совестью, честью, другом, любимой, свободой, наконец. Мужчины и женщины, готовя и расставляя друг другу

Так воздай же необходимые почести входу, вознеси ему молитву, оставь что-то в жертву — глядишь, и вход обернется выходом. Тогда беги оттуда поскорее, ибо он вряд ли вторично откроется перед тобой спасительными разверстыми дверьми. И лишь потом думай, почему и куда ты вернулся.

А ведь начинается обычно все хорошо. Как в сказке. И верится, что всегда можно возвратиться туда, откуда пришел.

— Он опять опаздывает!

Маленький американский эльф просто места себе не находил. Длинный унылый нос и нависший козырек зимней бейсболки с теплыми ватными наушниками делали эльфа схожим с грустной нахохлившейся вороной. Носком красного щегольского сапожка эльф сосредоточенно ковырял снег возле самых полозьев легких, но устойчивых широких саней. Изредка эльф бросал хмурые взгляды на освещенные окна высокого и аккуратного с виду дома с запорошенной крышей и карнизами, которые густо облепило мокрым снегом. Из дома доносилась мощная и веселая, хотя, на взыскательный слух меломана, несколько монотонная музыка. А в нечастых паузах в открытые форточки бурно плескало взрывами самозабвенного хохота.

— Нет, ну, надо же, а?! Старик опять опаздывает! Что скажешь, Рудольф?

Могучий северный олень повернул к эльфу длинную морду и сочувственно всхрапнул. Затем переступил ногами и сделал вежливую попытку осторожно взбрыкнуть, словно говоря: да уж, это точно, застоялись мы тут с ним…

— И ведь ладно бы только раз или два! — продолжал сокрушенно рассуждать эльф. — Но ведь это происходит с ним постоянно, стоит нам только заехать сюда. И, между прочим, мы здесь — всегда и исключительно по его инициативе!

Он раскопал уже немалую ямку и, поспешно затоптав ее, принялся за другую.

— Придется с ним крепко поговорить.

Серебристые сани, запряженные четверкой кудлатых, крепко сбитых северных оленей, стояли под сенью могучего дерева у самых ворот парка. Отсюда вела аллея к дому, а позади, во тьме, тускло горели фонари, кое-как освещая парадный вход. Где-то еще дальше глухо урчали моторы. Это в самом центре парка, возле ожившего ледового катка, устанавливали праздничную елку. Рабочие городской коммунальной службы при свете фонарей выгружали из машин огромные хвойные ветви и еще не распакованные бухты с проводами елочных гирлянд. Рождество в здешних краях отмечали только через две недели, а до Нового Года оставалось еще семь долгих и хлопотливых дней.

Во дворе было безлюдно, и странные сани никто не заметил. Впрочем, их и не смог бы увидеть никто, даже подойдя вплотную, если только этот Никто не имел перстня.Невидимой для постороннего глаза была и оленья упряжка; сам эльф тоже старался держаться поближе к северному народу, предпочитая оставаться под защитой волшебной вуали.Но теперь в нем все сильнее разгоралось жгучее желание сбегать в дом, отыскать старика и, невзирая ни на что, высказать ему все, что он о нем думает.

Наконец в подъезде хлопнула стальная дверь — в этой стране они почему-то в особом почете и каждый норовит иметь такую в своем жилище. Эльф полагал, что эта странная традиция — пережиток былых времен, когда повсеместно считалось, что холодное железо защищает от оборотней, вампиров и прочей полночной нечисти.

Высокий старик в красно-белых одеждах и колпаке сбежал с крыльца и, придерживая в руках большую скомканную тряпку, торопливо устремился по дорожке прямиком к саням. Эльф, смиренно скрестив руки на груди, поджидал его, выцеливая, однако, недобрым прищуренным взором.

Старик отлично знал, что и так уже задержался сверх меры. Поэтому виновато и заискивающе улыбнулся и развел руками, в одной из которых повис вызывающей красной тряпкой длинный пустой мешок.

— Очень прошу меня извинить, — начал он. — Понимаю, не следовало так задерживаться. Но было совершенно необходимо кое-кого повидать и к тому же — оставить поздравительную рождественскую записку моему Названому Брату.

В качестве доказательства старик вынул из кармана алой шубы маленький карандаш льдистого, серебряного цвета, предъявил его своему покуда молчаливому компаньону и криво, совсем неуверенно улыбнулся.

Эльф кивнул, минуя взглядом карандаш. Потом почесал переносицу пальцем мягкой кожаной рукавички и сказал, против всех ожиданий, очень спокойно:

— Тебе не следовало так задерживаться, Клаус. Ты прекрасно знаешь, что Рождественская Ночь уже началась, и мы сегодня поработали, как следует.

Старик кивнул, совсем как давеча Рудольф, горячо подтверждая: да уж, это точно, все мы потрудились нынче на славу…

Олень покосился на него, тихо всхрапнул и тряхнул бородатой головой, увенчанной великолепной короной широких и раскидистых рогов. При этом бубенчики упряжи весело зазвенели, — случайному прохожему вполне могло бы показаться, что это ненароком зазвенела сама тишина. Или же снег, густо падавший с небес легким пухом, как и полагается в такую ночь.

— Но ты, по-видимому, забываешь, — продолжал эльф, — что с завтрашнего дня нам предстоит гораздо более трудная и серьезная работа, чем в минувшую неделю. И, кроме того, ты прекрасно знаешь, что весь предстоящий год нам тоже нужно будет хорошо потрудиться, чтобы к следующему Рождеству быть во всеоружии.

На последнем слове эльф на миг запнулся, поскольку не след было в такую ночь говорить о насилии. Пусть даже и в самых переносных смыслах. Но старик, чувствуя себя виноватым, не стал делать своему спутнику замечаний. Ведь распекали-то его!