Новый путь

Машина въехала во двор, ворота медленно закрылись, отрезав её от внешнего мира. В глазок клетки была видна часть лобового стекла и, когда они притормозили, Анна успела прочитать – « Изолятор временного содержания Железнодорожного района». Странно, почему ИВС, а не СИЗО?

Она откинулась к стенке клетки, закрыла глаза. Что же дальше? На что рассчитывают её бывшие компаньоны? Что она безропотно примет на себя это фальсифицированное обвинение? И зачем им упрятывать её за решётку, ведь рано или поздно она всё равно выйдет. Нет, им надо заткнуть ей рот, и навсегда. Ведь не успокоило же их то, что она, узнав правду об их деятельности, бросила

всё и уехала с семьёй буквально без копейки в кармане. Вернее, сбежала под покровом ночи, загрузив в УАЗик только самое необходимое. Глупо было надеяться, что её оставят в покое, слишком многое она узнала, и слишком большие чины оказались замешанными в их деле. И как ловко они её нашли, хоть и заняло это более года. Статья какая – то абсурдная – занятие незаконным промыслом, но она дала возможность объявить в розыск, получить санкцию на арест. А дальше дело техники и денег. Но каким же образом они могут расправиться с ней? Ведь не будут же дело доводить до суда.

Дежурный пролистал её «Дело арестованного», с девушкой – сержантом прошли в небольшую комнату, та обыскала её, осмотрела одежду. За время движения по этапу Анна столько раз прошла эти процедуры, что они стали привычными. Получив постельные принадлежности, прошла к камере. И снова № 2, прямо наваждение какое – то. Начиная с Казанского вокзала, где её задержали, во всех СИЗО камера №2.

На нарах лежала только одна женщина. Когда дверь открылась, она приподнялась, небрежно оперлась на локоть. Анна стала расстилать свой матрас у противоположной стены, искоса взглянула на сокамерницу. Та тут же начала оживлённо болтать:

– Вторые сутки молчу, сил уже нет. Тебя за что загребли? Я на такой ерунде попалась, просто смешно. Кантуемся на вокзале, с сентября ни одного дня трезвая не была, представляешь? Ну, и стянула по пьянке с мужика шапку. Он и сам не лучше меня был, стенку подпирал, и не заметил даже. А сзади меня мент шёл, и я у него на глазах эту шапку. И шага не сделала, он меня задержал. Возбудили вроде как за грабёж, меня сюда. Я ранее не судима, так надеюсь, что ход делу не дадут, что это за преступление? Может, в распределитель отправят, документов – то у меня нет. Я и не помню, когда и где их потеряла. Вчера во всём ИВС единственная баба была, так меня после ужина вызвали посуду мыть, нашли бесплатную рабочую силу. Больше не пойду.

Анна молча пожала плечами – она охотно шла мыть и посуду, и полы. Хоть какая – то разрядка, не валяться же целыми днями на нарах.

– Тебя как зовут?– продолжала болтать напарница, – Анна? И меня Анна, Анна Кузнецова. Тёзки, значит. Вчера думала, помру, такой отходняк был. За полгода, считай, впервые трезвая. Конвоиры пожалели – дали водки немного. Я выпила, всё легче стало. Сегодня уже не так, но всё равно ещё тяжко.

Анна почти не слушала болтовню, думая о своём. В ИВС она была только в Москве, потом её перевели в СИЗО-3 на Красную Пресню, и по этапу она шла только по СИЗО. Почему же сейчас ИВС? Какая – нибудь ошибка?

Собрали кружки после вечернего чая. Спустя какое – то время загремели ключи, открылась дверь:

– Кузнецова, пойдёшь кружки мыть?

Та в ответ даже не шевельнулась, и Анна гибко поднялась со своего матраса. От двери уже вернулась, снимая на ходу оранжевый пиджак, бросила его на нары, рядом с матрасом Кузнецовой.

В камере было прохладно, и Анна с удовольствием мыла под горячей струёй кружки, грея руки. Особенно потемневшие почистила с содой, расставила по местам.

Вернувшись в камеру, не стала брать мокрыми руками пиджак, села на свой матрас. После яркого света столовой глаза не сразу привыкли

к полумраку камеры. Кузнецова, видимо,

спала, отвернувшись. Стена возле неё была испачкана чем – то чёрным. Глаза уже освоились с освещением, и тут Анна увидела, что и простынь соседки стала чёрной. Ничего не понимая, она встала, шагнула к её матрасу и остановилась, с трудом удержавшись от крика. Голова Кузнецовой была превращена в сплошное кровавое месиво. Попятившись, без сил опустилась на своё место. В голове прозвучало:

– Кузнецова, пойдёшь кружки мыть?

Боже мой, так вот что её ожидало! И что же теперь? Утром в ошибке разберутся, и тогда ей тем более отсюда не выйти. Кузнецову не милиция, конечно, убивала, впустили уголовников. В одном из СИЗО она слышала подобное, когда растаптывают голову, чтобы наверняка. А теперь увидела своими глазами.

В десять часов вечера выключили радио, наступила тишина. В горле щекотало от сладкого запаха крови, но поднимать тревогу она не собиралась, зачем торопить события? Хоть и говорят, что перед смертью не надышишься. Не то, чтобы уснуть, даже просто прилечь она была не в состоянии. Думала о семье, о детях – как они теперь без неё? Была уверена, что разлука ненадолго, по закону ничего с ней поделать не могут. А никто и не собирался поступать с ней по закону.

В семь утра заиграло радио, подъём. Загремел замок, дверь чуть приоткрылась:

– Уборочка, туалет!

Анна не шевельнулась. Дежурный заглянул в камеру:

– Эй, не слышишь? Уборка, туалет. И подругу буди.

Постоял, не заходя в камеру, крикнул:

– Лёха, иди – ка сюда. Что – то непонятное.

Зашли вдвоём, один вскочил на нары, склонился над соседним матрасом, присвистнул:

– Да тут уголовка побывала

Быстро вышли, прогремел замок.

Спустя какое – то время поднялась суета, в камеру вошли несколько человек. Один из них сердито махнул на Анну:

– Уберите её.

– Так свободных камер нет.

– И что?– резко повернулся тот, – заприте пока куда угодно.

Кто – то потряс Анну за плечо:

– Пойдём, Кузнецова.

До Анны не сразу дошло, что её назвали фамилией убитой.

Закрыли её в той комнате, где вчера обыскивали. Стол, прибитый к полу табурет. Она села. Надолго ли это заблуждение? Смена меняется в девять часов. Уйдёт дежурный, который её принимал. Но ведь в деле есть фотография, от этого никуда не деться. Надежды на спасение нет, только на чудо.

Казалось, про неё забыли, время шло. Наконец дверь открылась:

– Идём.

Вышли в коридор, и Анна услышала:

– Лейтенант, дело отправили?

– Да, вместе с телом.

Анна шла по коридору, и впервые в жизни молилась. Захлопнулась за спиной дверь камеры, на нарах только её матрас. Камера вымыта, работает вытяжка, но тот же сладковатый запах продолжает щекотать ноздри.

Итак, дело её ушло вместе с телом, с этой стороны опасности больше нет. Есть ли фотографии в деле Кузнецовой? Навряд ли. Сидела она всего сутки, санкции на арест ещё нет. А фотографируют после санкции. Пальчики, конечно, откатали, это делают сразу, но кто подумает сравнивать отпечатки. Опасность в другом – она ничего не знает о Кузнецовой, кроме имени. Любая пустячная беседа разоблачит её, ведь в деле есть анкетные данные. Значит, спасение только в молчании. Могла она повредиться в психике после такой сцены? Безусловно. Перегибать и строить из себя дурочку, конечно, не стоит. Но в состоянии шока она может быть сколько угодно. И поголодать, так будет достовернее. Кто знает, что она приверженец Поля Брэгга и с лёгкостью переносит длительные голодовки. Господи, помоги мне!