Новый Робинзон
Шрифт:
Вот вдали, в кустах, мелькнула птица. Она была немаленькая. Я заметил и ее красивый большой хвост, имевший форму лиры. Я заторопился, прыгнул, не очень поглядев под ноги, и… провалился. Растения так затянули поверхность глубокой ямы, что я не заметил ее. Провалившись в яму, я сильно повредил себе ногу. Кожа от коленки до ступни была содрана.
Я едва выбрался из ямы. О преследовании лирохвоста нечего было и думать. Кое-как, отчаянно хромая, я добрался до дому. С неделю я едва мог ходить — так сильно я расшибся. Потом нога поджила, но память о лирохвосте сохранялась долго: долго не заживали
Уже позже я узнал, что лирохвост частенько скрывается именно в таких местах, богатых ямами и камнями. Поэтому и преследовать его трудно, он всегда успевает скрыться от охотника.
Несколько лет спустя мне все же удалось подсторожить одного лирохвоста. Меткая стрела настигла его. Хвост этой птицы занял видное место на стене моего жилья. Он был очень красив.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
Мираж. — Засуха. — Я рою колодец. — Всеобщий благодетель. — Подвиги Бруно. — Бруно не стало.
Я ДАВНО не говорил о своем верном спутнике — Бруно. Он все еще был жив и нередко играл немаловажную роль в моих приключениях. Он сильно состарился, и здешние туземцы давно уже не проявляли того страстного желания обладать им, которое так смущало меня когда-то давно на берегах залива, среди племени Ямбы.
Заговорив о Бруно, упомяну, кстати, об одном любопытном суеверии туземцев. Туземные женщины нередко выкармливали своей грудью щенят. Они были уверены, что щенок, выкормленный молоком женщины, будет особенно смышленой и толковой собакой.
Много любопытного видел я во время моих бродяжнических прогулок по окрестностям становища. Как сейчас помню я горькое разочарование, охватившее меня во время одной из таких прогулок. Мы медленно шли по низменной песчаной местности. И вдруг мне представилось, что там, вдали, передо мной расстилается беспредельная гладь океана. Я забыл о том, что до океана много сотен километров. Я бросился вперед, хотя Ямба и уверяла меня, что кроме песка ничего впереди нет и не может быть. Я не слушал ее и пробежал около километра. Только тогда я окончательно убедился в том, что все это — мираж.
Помню и другую мою ошибку, она была много занятнее первой. Проходя по песчаным холмам и зарослям колючих трав, я увидел впереди большое стадо овец и баранов. Они паслись на зеленой ложбинке.
— Где овцы — там и люди! — воскликнул я и помчался вперед.
До стада овец оставалось всего с сотню шагов. И вдруг, словно по команде, сотни голов на длинных шеях поднялись над этим мнимым стадом. Это было, правда, стадо, но не овец, а эму. Гигантские страусоподобные птицы поднялись при моем приближении и пустились наутек. Мне оставалось только посмеяться над своей ошибкой…
Продолжительные засухи были очень обычным явлением в Центральной Австралии. Именно они-то и являлись главной причиной бродяжничества населявших ее туземных племен.
Самая ужасная засуха, продолжавшаяся без малого три года, случилась в бытность мою вождем племени. Даже озеро, на берегу которого я выстроил свою большую хижину и которое я считал неиссякаемым, и то пересохло до того, что я начал приходить в отчаяние.
В продолжение почти двух лет не выпало ни капли дождя. Нестерпимо знойное солнце палило и жгло своими лучами. Только роса, выпадавшая по ночам, несколько смягчала сухость и знойность воздуха. Но эта роса, поддерживая кое-как рост растений, не могла наполнить ни искусственных, ни естественных водоемов — они пересохли.
Высохли болота, озерки и озера, исчезла вода из больших ям. Животные и птицы страдали от жажды, то и дело на равнинах можно было видеть умерших от жажды кенгуру и других двуутробок. Многие птицы поразлетелись, а те, что остались, были слабы и заметно изнурены. Они теперь мало боялись человека, а наоборот — жались к жилью, так как около жилья можно еще было кое-когда напиться.
Мое озеро пересыхало с каждым днем все больше и больше. Мне было ясно — нужно принять какие-то меры, а то племя, вождем которого я был, может сильно пострадать от засухи. Сами-то туземцы очень надеялись на меня. Они видели столько «чудес» белого человека, что были уверены — стоит мне только захотеть, и вода будет.
Со всех сторон приходили вести о пересохших водоемах и так называемых туземных колодцах. Мне пришлось предложить всем соседним племенам пользоваться водой из моего озерка, которое не нынче-завтра могло тоже пересохнуть.
Видя все возрастающую опасность, я решил начать рыть колодец. Я выбрал подходящее место у подножия крутой и обрывистой горы и принялся за работу. Я устроил грубое подобие подъемного ворота, кое-как вытесал лопату и сделал каменную кирку. Работал я вдвоем с Ямбой. Я рыл, а Ямба поднимала с помощью ворота бадейки с землей.
Наш труд был очень тяжел: нестерпимая жара, постоянная жажда, никакой помощи от туземцев — такую работу они считали для себя унижением. Работа подвигалась медленно. После того как я вырыл узкий колодец глубиной около 4 метров, я начал замечать несомненные признаки близости воды. Прошла еще неделя напряженного труда, и я наткнулся на родник.
В этот момент я почувствовал себя вознагражденным за все труды. К этому времени озеро пересохло. Нигде кругом воды не было. Наш маленький колодец был единственным источником воды на много миль кругом. Воды в нем было много. Ее хватало не только для людей, но и для животных и птиц.
В нескольких шагах от колодца я устроил длинный деревянный желоб, который был постоянно полон водой. Этот желоб был водопоем для всех животных окрестностей. Сюда приходили кенгуру, сюда приползали змеи, сюда слетались разнообразные попугаи, прибегали эму.
Около желоба всегда была толчея, одни животные отгоняли и теснили других. Они не боялись человека — слишком сильна была их жажда. И я нередко пытался установить порядок, «очередь». Я отгонял тех, кто по моему мнению уже достаточно напился, заставлял их уступить место новым гостям. Отверстие колодца мне приходилось очень плотно прикрывать тяжелыми бревешками. Иначе туда нападало бы столько птиц и зверья, что вся вода была бы испорчена. Звери чуяли воду в колодце и постоянно пытались добраться и до нее, когда около желоба было уж слишком тесно.