Ноябрь, или Гуменщик
Шрифт:
Но сегодня у Рейна была еще одна причина, почему он не пошел в церковь. Он решил обыскать хозяйство кильтера и забрать назад свою серебряную брошку.
Уже с утра пораньше он вышел из дому и караулил в зарослях, пока не удостоверился, что кильтер вместе со всей своей семьей отправился в церковь. Рейн проводил их недобрым взглядом, ворча:
— Езжайте, езжайте, жополизы барские! Чтоб вам ихним дерьмом подавиться!
Затем он развязал узелок, приготовленный еще со вчерашнего вечера. В узелке были глиняный горшочек и ложечка. Рейн взял горшочек, ложечкой
Все произошло так быстро, что глаз не успевал за всем уследить, и осталось такое впечатление, будто Рейн Коростель просто испарился. На деле же он с немыслимой скоростью взвился в воздух, со свистом долетел до кильтеровой избы и прямо сквозь стену проник в кладовую.
В сущности ничего удивительного во всем этом не было, таким манером большинство крестьян отправлялись за добычей на барскую усадьбу, в пасторат или к соседям. Конечно, всегда можно послать домовика, но ведь эта глупая тварь принесет только то, что ей велено принести. А разве завсегда угадаешь? Скажем, велишь домовику разжиться говядиной, он и принесет, однако же оставит безо всякого внимания замечательный шмат сала, который лежит вот тут же, рядом! Все-таки вернее самому отправиться, оглядеться и принести то, на что глаз положишь.
Так что в поступке Рейна Коростеля не было ничего из ряда вон выходящего, тем более что в кладовке кильтера он обнаружил и других добытчиков, которые воспользовались бесценным воскресным днем и отсутствием хозяев. Были там Имби с Эрни, которые отливали в свое ведро молоко, и кто-то совсем незнакомый, кажется, из соседней деревни мужик, примерявший зипуны кильтера. При появлении Рейна он явно встревожился и пустился было наутек.
— Не волнуйтесь! — успокоил его Рейн. — Если вы не прислуживаете барам, то вам меня бояться нечего! С барских приспешников и надо три шкуры драть! Забирайте себе этот зипун, да не забудьте приискать к нему штаны! На человеке честном они наверняка будут лучше сидеть, чем на какой-то барской свинье!
Незнакомый мужик вообще-то был кубьяс из соседней деревни, но он и не заикнулся про это, а, воспользовавшись любезным разрешением, продолжил рыться в сундуке с одеждой.
Имби и Эрни, почтительно присев перед Рейном, справились о его здоровье.
— Спасибо, не жалуюсь, — отвечал Рейн.
— Как ваш замечательный клад — по-прежнему все там же схоронен? — поинтересовался Эрни. — Погодите-ка, погодите-ка, где же это он был закопан?..
— Какое вам дело до моего добра? — рявкнул Рейн. — Нет, подумать только, что они замыслили! Забирайте свое молоко и чтоб духу вашего тут не было!
Старики опять сделали книксен, глотнули волшебного варева и скрылись сквозь стену.
Рейн Коростель принялся обыскивать жилье. Он заглянул под кровать и простучал стены в надежде обнаружить возможный тайник. Вообще-то тайников хватало, и все набиты добром и ценными вещами, но брошки не было нигде.
— Вот гнида, — бормотал Рейн, запихивая себе в карман кое-что из кильтерова добра. — Наверняка у какого-нибудь честного человека спер.
Он наведался в кладовку, подкрепился и продолжил поиски.
Рейн тщательно переворошил все сундуки, заглянул даже в печь и во все мыслимые и немыслимые закутки, но не нашел ничего. Это его взбесило, и, охваченный праведным гневом, он пошел в сад и вздернул на суку хозяйского кота.
— Это ему, чтоб знал, как у честных людей воровать! — сказал он при этом громко и, не таясь, вышел со двора, не удосужившись воспользоваться волшебным варевом.
Он никак не мог смириться с пропажей своей серебряной броши и вынашивал новые планы.
Тем временем служба закончилась, кончилось и причащение. Народ стал выходить из церкви. Никто не разговаривал, все без исключения притихли, никто рта не раскрывал, даже если находила зевота, только покрепче стискивали зубы и зевали с закрытым ртом, так что слезы из глаз. Лишь подойдя к лошадям, открывали они рот и сплевывали в горсть маленький белый комочек.
То была облатка.
— Отдайте все мне! — приказал кильтер своим домочадцам: жене, двум взрослым сыновьям, маленькой дочке и бывшему солдату Тимофею — определенному к нему на постой волостному нищему. Каждый протянул Лембиту свой белый комочек, и он аккуратно спрятал добычу в кожаный кошель.
— А для какой это надобности? — поинтересовался Тимофей, он на войне потерял память и теперь постоянно переспрашивал одно и то же.
— Сто раз тебе объяснять, — проворчал кильтер, но все-таки ответил: — Это в ружье кладут, чтоб не промахнуться, когда будешь в лесу охотиться.
— Зачем?
— Зачем! Ну никакого понятия! Это же тело Христово! Что дикий зверь против Христа? Да Иисус его в два счета завалит!
— Разве это не грех? — простодушно удивился Тимофей.
— Грех такое добро просто так заглотать да на дерьмо перевести! — ответил Лембит.
Подошел гуменщик, тоже достал изо рта облатку и протянул кильтеру.
— На, Лембит, знаю, что ты все еще на охоту ходишь, а я уж по лесам находился, — сказал он. — Постреляй за меня!
— Спасибо, Сандер, — поблагодарил кильтер. — Всенепременно принесу тебе зайца! — Он взобрался на телегу и дернул вожжи.
Спустя час-другой, когда уже совсем стемнело и за стеной, ломая деревья и расшвыривая по опушкам мелких леших, стал завывать неожиданно поднявшийся ветер, кильтер в ярости метался по своей избе, пиная попадавшуюся на его пути мебель, и орал:
— Что за сволочь рылась в моих вещах? Черт побери! Если надо чего, так возьми, а нечего все раскидывать! Все перерыто, свиньи эдакие!
— Вот беда, так беда, — причитала его жена.
— Я как истинный христианин еду в церковь, а они тем временем тут все вверх дном перевернули! Ну, попадись мне только этот урод!
Кильтер достал из кармана катышек облатки и принялся его яростно разминать.
— Вот всажу ему этим самым святым хлебом промеж глаз или прямо в брюхо, чтоб кишки повылазили! Самим Иисусом вжарю по этой погани!